– Как только я заберу тебя к себе, – хрипит он, – я буду пить эту гребаную кровь. Буду лакомиться ею в любое время суток.

Мой желудок бунтует, меня тошнит. Картина, которую он рисует, отвратительна и тревожна. С таким же успехом он мог бы объявить себя каннибалом или вампиром.

Заметив отвращение, исказившее мои черты, он рычит и подносит лезвие к моему горлу.

– Эта вена, да? Один маленький надрез, и я смогу пить из тебя до тех пор, пока ты не превратишься в увядший труп. Хочешь этого?

Да. Боже, пожалуйста, позволь мне умереть. Здесь и сейчас, и я буду охренеть как счастлива.

– Нет, – выдавливаю я напряженным от боли голосом.

Я не смею сказать ему, чтобы он сделал это, потому что тогда он точно никогда так не сделает. Ксавьер ни за что не даст мне то, чего я так хочу. Особенно потому, что знает, что это не он.

– Тогда скажи, что хочешь меня, – требует он, словно услышав мои мысли.

– Я хочу тебя, – тут же отвечаю я, хотя в моем голосе явственно звучит пустота.

Он хочет занять место в моем сердце, но там лишь зияющая дыра, которую он никогда не сможет заполнить.

Ксавьер рычит, услышав отрешенность в моем голосе, и зарывается в меня глубже. Если он думает, что он настолько большой, то не хотелось бы мне, чтобы он когда-нибудь увидел размеры Зейда.

Единственная причина, по которой его член может причинить мне боль, заключается в том, что он – часть его тела.

С трудом сглотнув, я закусываю дрожащую губу. В его голубых глазах плещется злоба, и я словно вижу, как он натягивает на них черное покрывало, и яркий цвет скрывается под этой темнотой.

Его рука движется вниз вдоль моего живота, останавливаясь, чтобы погрузить большой палец в рану и выжать крик из моего горла, а затем продолжает движение дальше. Он дразняще проводит пальцами по моей плоти, и злая ухмылка кривит его губы.

В моих дыхательных путях маленькая губка, она напитывается ненавистью к нему, словно водой, разбухая до тех пор, пока я не ощущаю, что больше не могу дышать.

Он легонько проводит пальцами по моей щели, и его глаза сверкают, когда они находят ту самую точку, от которой у меня напрягаются мышцы.

– О боже, – вздыхаю я, и слезы обжигают мне глаза.

Я ненавижу эту точку, и это еще одна вещь, о которой он знает.

Его глаза пылают, он весь лучится возбуждением.

– Скажи еще раз, – приказывает он, и в его голосе сквозит порок.

Я закрываю глаза, представляя себе покрытое шрамами лицо с дьявольскими глазами цвета инь-ян, ухмыляющееся мне из-под капюшона.

С трудом сглотнув, хрипло выдавливаю:

– Я хочу тебя.

Мне требуется усилие, чтобы не сломаться, когда я слышу его стон. Это все так неправильно. Он звучит неправильно, ощущается неправильно, он весь… чертовски неправильный. Он улыбается, когда слышит это, и теребит мой клитор сильнее.

– Скажи мое имя, Алмаз, – требует он.

Сжимаю челюсть.

Никогда. Я никогда не произнесу его.

Он пытается выжать его из меня с тех самых пор, как начал навещать меня, и все его усилия так и не увенчались успехом.

Я молчу, он снова начинает насаживаться, продолжая стимулировать меня. Мое тело напрягается, в животе зарождается предательское чувство. Но я молчу, не желая отдавать ничего сверх того, что он уже получил.

Ксавьер думает, что ничего от меня не добился, но это не так. Он отнял все, что было, – просто он не видит в этом ценности.

Гладкую кожу, которую он изуродовал.

Осколки моего рассудка, которые рассыпаются с каждым его прикосновением и каждым шепотом, предвещающим день, когда я стану его.

Мою способность касаться кого-либо и ощущать прикосновения в ответ, не желая перерезать себе горло.

Мое достоинство, самоуважение и ощущение комфорта в моем теле.

Мою чертову ценность.

Все это больше не имеет смысла.

Потому что на самом деле ему нужна каждая разбитая частичка моей души, а мне – разбитые куски его.

Но моя душа уже занята – занята злым человеком, который намерен оставить ее при себе. И полагаю, взамен он отдал мне свою.

Только я не знаю, что мне с ней делать.

– Когда-нибудь ты произнесешь его, Алмаз. Ведь ты проведешь со мной всю оставшуюся жизнь, – обещает он.

Мои ноги сжимаются вокруг его бедер, и он трахает меня сильнее, наклоняясь, чтобы провести языком по моему соску. Я стискиваю зубы, к горлу подкатывает желчь.

– Ты моя, – стонет он. – Ты вся моя.

Его зубы смыкаются над моей израненной грудью, и он кусает ее до тех пор, пока мое зрение не чернеет от агонии, а из горла не вырывается крик. Но даже тогда он не успокаивается. Не успокаивается до тех пор, пока кровь не начинает сочиться сквозь щели его зубов, и я начинаю умолять его о ноже.

Какая трагедия.

Наконец он отпускает меня, на его нижней губе остается багровый след. Его глаза распахиваются, он двигает бедрами все быстрее, а его ласки на моем клиторе учащаются.

И постепенно он отвлекает меня от огня, пылающего на верхушке моей груди. Я резко вдыхаю – отрывистым вдохом, полным печали.

Оргазм, блуждающий в моем теле, догоняет меня. И еще один кусочек моего рассудка откалывается.

* * *

– Мне уже надоело смотреть на этот чертов неоспорин, – произносит Рио за моей спиной.

Ксавьер только что ушел. Сегодня он был особенно жесток, кромсая зажившие шрамы на моей спине, груди и животе. С каждым разом он заходит все дальше и дальше.

Говорят, выбраковка нужна, чтобы отобрать тех, кто вынослив, – тех, кто может пережить что угодно. Но я не уверена, что переживу еще одну ночь с ним.

– Прости, – мямлю я, слишком измученная, чтобы срываться на нем. Мой взгляд устремлен на десятки палочек, вырезанных на тумбочке, и это угнетает меня лишь сильнее.

– Ты сдаешься, princesa, – вздыхает он, бросая аптечку на кровать.

Он начал звать меня так после выбраковки, и теперь это обращение звучит скорее как ласка, нежели как оскорбление.

Франческа так и не освободила его от заботы обо мне, и никто из нас не стал пресекать это. Этого не скажешь вслух, но думаю, мы оба находим утешение друг в друге.

– А тебе-то какое дело? – ворчу я, не отрывая взгляд от стены.

Он достает несколько бумажных полотенец и слегка промакивает раны на моей