сказал действительный статский советник, вытаскивая из кармана небольшой браунинг и направляя его прямо в лицо господину председателю. – Я знаю, вам очень хочется, чтобы явились ваши люди и всадили мне в лоб хорошую порцию свинца, но у меня другие планы. Будьте гостеприимным хозяином и дослушайте меня до конца. Может быть, в столь кардинальных мерах и не будет необходимости.

Вялая, в старческих пигментных пятнах рука мсье Бланше опустилась как бы сама собой.

– Возможно, вся операция удалась бы безупречно, если бы расследование доверили лейтенанту Фавро, – продолжал действительный статский советник. – Этот добросовестный служака пошел бы самым простым путем и, не мудрствуя лукаво, засадил бы Лассаля за решетку. Однако мсье Бланше подвела его мстительность. Незадолго до этого у нас с ним, как он говорит, была дипломатическая дуэль, в которой ваш покорный слуга одержал верх и разрушил все его хитроумные замыслы. И тогда этот почтенный старец решил покуражиться надо мной. Он решил, что будет забавно, если он руками одного своего врага уничтожит другого. Он сделал вид, что забыл наши распри, заявил, что для него история с ограблением чрезвычайно важна и, польстив моему самолюбию, попросил именно меня взяться за ее расследование. При этом в качестве гонорара обещал совершенно несусветную сумму. Это тоже меня сразу насторожило. Однако я от природы азартен и по некотором размышлении решил сделать вид, что попался на его удочку. Учитывая неоспоримые доказательства против Лассаля, я просто должен был посадить его на скамью подсудимых. Но я знал, что собой представляет Бланше, и сразу заподозрил тут нечистую игру. Говоря судейским языком, я с самого начала глядел на эту историю предвзято. И именно эта предвзятость, как ни странно, помогла мне раскрыть преступление. Итак, дамы и господа, считаю совершенно очевидным, что организатор преступления – всем нам хорошо известный Фабрис Бланше.

С минуту царило тягостное молчание.

– Вы никогда этого не докажете, – наконец промолвил старик. – Во всем Монако нет полицейского, который возьмет меня под стражу. Да и во всей Франции тоже. А если даже такой дурак найдется, я выйду из тюрьмы на следующий же день…

– О, в этом я не сомневаюсь, – отвечал Загорский. – Я ведь не льстил вам, когда говорил, что вы – самый влиятельный человек в Монако. Как известно, для любого стража закона общее правило звучит так: преступник должен понести неотвратимое наказание. Увы, в данном случае это невозможно, и вы это знаете лучше кого бы то ни было.

– Тогда на что вы рассчитываете? – спросил старик. – И почему вы думаете, что я выпущу вас отсюда живыми?

– Я рассчитываю на вашу рассудительность, – проговорил Загорский. – Вы, конечно, захотите убить всех присутствующих, не исключая и мадемуазель Моник. Однако имейте в виду следующее. Сегодня утром я отослал письмо своему помощнику Ганцзалину, в котором пересказал всю эту историю. Ганцзалина вы знаете: если я не появлюсь на горизонте в ближайшие пару дней, он предаст все дело огласке. Это будет общеевропейский скандал. Страшно не то, что такого рода скандал подорвет ваш личный авторитет – о существовании Фабриса Бланше знает весьма ограниченное число людей. Однако этот скандал может открыть ваше инкогнито, он может уничтожить реноме Общества морских купален, а, значит, и все дивное коммерческое предприятие, известное под именем казино Монте-Карло.

Старец глядел на Загорского, не моргая.

– Поэтому, – продолжал действительный статский советник, – я предлагаю вам следующий порядок действий. Вы отпускаете меня, мсье Лассаля и Моник на все четыре стороны живыми и здоровыми, а мы взамен клятвенно обещаем вам не появляться в этой обители прокаженных, которую принято звать Монте-Карло, и никогда не говорить о том, что мы узнали сегодня в этом доме. Что же касается убийства несчастного контролера и ограбления банка, тут, я уверен, вы как-нибудь разберетесь сами, без нашего участия.

Несколько секунд Бланше молча разглядывал действительного статского советника.

– Что ж, – сказал он, – по рукам. Одного я не пойму: зачем вам Моник, она ведь хотела вас убить?

Загорский засмеялся.

– Во-первых, она меня все-таки не убила. Во-вторых, я полагаю, что это был всего лишь секундный порыв, если хотите, жест отчаяния. Женщины – существа увлекающиеся, и потому им можно простить даже то, что нельзя простить мужчинам. Во всяком случае, лично я готов простить мадемуазель Жамэ такую малость, как желание убить меня. Тем более, я совершенно уверен, что она это не со зла. Как говорят в подобных обстоятельствах американцы, ничего личного – просто бизнес…

Мадемуазель Доктор

Прежде, чем приступить к следующей истории, я хотел бы сделать небольшое предварение. К событиям, описанным ниже, я имею самое косвенное отношение, точнее сказать, не имею никакого. Однако они показались мне настолько интересными, что я все-таки включил их в свой дневник.

В один ненастный осенний вечер 1925 года за окнами стояла хмурая мокрая тьма, а мы с Ганцзалином согревались зеленым чаем и играли в китайские шахматы сянци́. Дело происходило в доме Гребенщикова на Никитском бульваре, в нашей дворницкой, которую выделили Ганцзалину после революции как истопнику.

Надо сказать, что благодаря своему опыту в европейских шахматах – у меня как-никак первая категория – обычно я Ганцзалина обыгрываю. Однако правила сянци несколько отличаются от правил привычных нам европейских шахмат, и этим пользуется мой хитроумный помощник. Так, рассчитывая варианты, я иногда забываю, что фигура, называемая советником, в отличие от нашего ферзя является не сильнейшей, а слабейшей фигурой на доске и может перемещаться только в пределах крепости и только по диагонали, а китайская пешка, перейдя реку, может ходить не только вперед, но и вбок.

В этот раз, впрочем, я вел игру сосредоточенно и довольно скоро загнал Ганцзалина в угол.

– Шах, – сказал я, – шах и мат! Ты проиграл.

Однако упрямый китаец стал мне перечить.

– Шах – признаю, – сказал он. – Шах, но далеко не мат.

– Как же не мат, негодяй? – спросил я его. – Уйти тебе некуда, съесть мою ладью ты не можешь, и защититься тебе тоже никак нельзя.

– А вот и нет, – заспорил Ганцзалин. – Вы недооцениваете китайские шахматы. Уж как-нибудь я найду, чем защититься… Дайте только подумать минутку, я еще сам вам мат поставлю.

Обещанного мата, однако, он поставить не успел: в нашу обшарпанную дверь, которую Ганцзалин все стремится покрасить, а я все не разрешаю, потому что это должно ясно указывать непрошеным гостям, что за такой обшарпанностью живут не какие-то там эксплуататоры, а самые благонамеренные пролетарии – так вот, в нашу дверь раздался осторожный, но весьма продолжительный стук. Точнее было