спился.

Я поспешил в отпуск и отправился в свою деревню. И вот:

«Живу я в деревне, Хожу на охоту, Пишу мои вирши, Живется легко».

И, как монахи у Пушкина, ни о чем уж больше и не думаю. А думать пришлось очень скоро. По возвращении из отпуска нашел свой полк как разворошенный улей. Во-первых — начинается расформирование дивизии, во-вторых — идет процесс демобилизации офицерского состава в связи с объявленным Хрущевым вторым этапом сокращения армии, для многих очень болезненный. Выгоняли из армии грубо, без всяких церемоний и снисхождения. Некоторым не давали возможности дослужить даже нескольких месяцев, чтобы иметь право на получение 40% пенсии (20 лет), не говоря уже о пенсии полной (25 лет). У меня не набиралось и полных 12 лет, и ничем я не был связан и не обязан. Живется легко!

По прибытии в полк первым меня встретил зам. командира полка по политчасти полковник Тентлер:

— Ну, как? Тебе, наверное, все уже рассказали? Демобилизоваться!

— Я так и думал.

— Хорошо, завтра же пошлем в дивизию документы на демобилизацию.

И я стал ожидать и ничего не делать. А между тем в Славянку начали прибывать представители других воинских частей. Оказалось, места дислокации частей Славянского гарнизона должны занять части, которые выводятся из Порт-Артура и Дальнего (Дайрен) по договору с Китаем. По сравнению с недоукомплектованными нашими частями они были полнокровными и более боеспособными. В офицерской столовой среди вновь прибывших я встретил своего бывшего командира 33-го гвардейского минометного полка полковника Панкова. В то время мы с Володькой были у него на примете, и он мог бы меня вспомнить, но я не подошел. Зачем? Тем более, служить больше я не собирался.

Опять напасть! Из штаба дивизии телеграмма. Я должен явиться в штаб армии «на беседу». На простом языке это означает назначение на новую должность куда-нибудь на Чукотку, Камчатку, Курилы (Владимир Богомолов. Жизнь моя, иль ты приснилась мне. Часть 5: На Дальнем востоке. Часть 6: Там на Чукотке). Я к полковнику Тентлеру — спаси и сохрани! Тентлер (добрая душа) сразу нашел выход. Ответная телеграмма: ст. лейтенант Комаров находится в командировке. Без вранья! Воспользовались оказией. Наш начальник штаба из обломков полка формировал под себя отдельный батальон и отбирал лучших. Команда из 30 «лучших» рядовых и сержантов находилась в командировке в леспромхозе в Варфоломеевке. Я должен был отвезти им на замену 30 солдат похуже, а тех привезти в полк. С заменой «семи пар нечистых» на «чистых» я справился вполне успешно, и мои документы на демобилизацию продолжали шествовать в Министерство обороны. Коля Макаровский не избежал собеседования. Генерал, член военного совета армии, недоумевал:

— И чего ты так на гражданку рвешься? Чего там хорошего?

— А вот хотя бы то: если моя организация, в которой я буду работать, загорится ночью — и меня никто не вызовет по тревоге.

— А кого же вызовут?

— Пожарных!

Армейские мозги сильно деформированы солдатчиной, и в этом нет особой вины самого человека. Так устроен мир.

В бывшем полку воцарилась обстановка какого-то безвременья. Люди моего окружения разъезжались, связи рвались, вокруг образовывалась тоскливая пустота. Мои документы на демобилизацию отправлялись в последнюю очередь, и я оставался в одиночестве. Наконец и на меня пришел приказ Министра о моей демобилизации. Кажется, это было 3 марта 1955 года, и я отбыл на волю.

О чем я тогда думал? Мысли о будущем были туманны. Одно я знал твердо — мне надо учиться и непременно получить высшее образование. Какое? Тут я терялся и не знал, с чего начать, хотя и сознавал у себя некоторые способности. По положению демобилизованному офицеру давалось три месяца сроку, в течение которых он мог устроиться на работу без потери непрерывного трудового стажа. В Архаре у нас тогда первым секретарем райкома КПСС был Демин. Он постоянно останавливался у нас при объездах колхозов, хорошо знал нашу семью и даже хотел сделать из моего отца образцового председателя колхоза. Воспротивилась этому мать. Она не без оснований опасалась, что «доброжелатели» подстроят доверчивому отцу какую-нибудь каверзу, как теперь говорят, подставу. Демин внял ее просьбам и содействовал в освобождении отца от председательского бремени. Председателем прислали нового «кота в мешке», бывшего главного агронома Иннокентьевской МТС Терехова. Он хоть и агроном, а как председатель колхоза оказался негожим, но это уже другая история. Меня Демин тоже знал и стал уговаривать к поступлению на работу в свой райкомовский аппарат. При существующем положении я мог получить должность секретаря райкома по зоне МТС, введенную тогда волевым решением Хрущева. Зная мои устремления, он обещал послать меня вскоре на учебу. Это могла быть только партийная школа при Хабаровском крайкоме с перспективой поступления в последующем в так называемую высшую партийную школу при ЦК КПСС. Прослышал я и об интересе к моей персоне со стороны некоей Елизаровой, новоявленной звезды в обойме райкомовских-райисполкомовских структур Архары, вероятно, с легкой руки Демина. Бесплодность так называемой партийно-политической работы я уже познал на низовом уровне. Подобные виды на будущее меня не увлекали.

«Ты, хлопец, может быть не трус, да глуп, А мы видали виды».

Я даже избегал поездки в Архару и за этими хлопотами упустил случай запастись в школе справкой о том, что окончил 9 классов. Это упущение мне припомнилось немного позже.

Почти месяц я проволынил в деревне у отца с мамой и решился ехать не куда-нибудь, а прямо в Москву, где, как я полагал, было больше возможностей для выбора подходящего вуза. В кармане у меня было 2000 р. и 600 р. ежемесячного пособия, которые я должен был получать в течение года как демобилизованный офицер в чине ст. лейтенанта, 100 р. за звездочку на погонах. По приезде в Москву я нашел своего солдатского друга Володю Крупенкова. Он был тогда студентом Лесотехнического института в Подлипках, теперь г. Королев. Первым делом мы занялись моей