Нэйт замолчал. Криво ухмыльнулся, показывая сверкающий в полутьме серебряный зуб. И все замерли – ждали, когда он продолжит.

– Пошли мы смотреть камбуз. А там – мать моя женщина! – Нэйт сделал длинную паузу. – Котелок стоит на огне, и в нем суп варится! И миски на столе, как будто б обед вот щас будет. Ну только я хотел попробовать, че там у них кок наварил, как Рэй раз мне кулаком по морде! «Не ешь, – говорит, – тут место проклятое, сдохнешь и тут останешься». А сверху слышим – наши орут. Это они каюту капитана обыскали. Секстанта там, знамо, не было, компаса тоже. Зато сундук с деньгами на месте оказался! И цацки бабские, сережки-колечки. Ну я и захапал кольцо для моей Мэйбл. Рэй орет: не трожьте, суки, не ваше, если в могилу не хотите! И шары так выкатил, что здорово нас тогда пробрало. Положил я кольцо обратно, и знаете, как-то полегчало сразу. Мы весь корабль обыскали – никого не нашли. И шлюпки все на месте, вот в чем дело-то! Трубки в кубрике, вещи. Все так лежит, будто люди вернуться должны. Мы там долго проторчали. Вернулись с сундуком денег и судовым журналом. Но как только капитан раскрыл журнал, так записи – вот клянусь Бездной! – прямо на моих глазах пропадать стали. Потом мы над свечой бумагу держали и воском натирали – так и не прочли ничего.

– А деньги? – спросил насмешливо кто-то из матросов.

– Тоже испарились – раз! Как не было.

– Брешешь, – недоверчиво сказал Ник.

Нэйт обиделся – сразу видно, лицо покраснело.

– Не веришь – и катроп с тобой. Я побольше твоего всякого видел.

– И куда, по-твоему, команда делась?

– Ну кто знает? Можа, стала призраками. На том корабле жена капитана плыла. Или любовница. Можа, он ее задушил, и их Многоликий проклял. А еще слыхал, что они на помощь тонущему судну не пришли.

– А грят, в северных морях есть корабль, который сто лет назад померз там, со всей командой, застрял во льдах, и все. Они там с голоду друг друга начали жрать, – вставил невпопад другой матрос, имени которого Арон не помнил.

– Да уж не одни такие!

– И как ты там в штаны не наложил? – засмеялся Ник.

– А кто тебе сказал, что не наложил? – хохотнул Нэйт. – Сам бы тоже небось обосрался со страху побольше моего.

– Вот бы и мне такое увидеть, – мечтательно произнес Арон.

– Увидишь. – Нэйт подмигнул ему. – Ну-ка, тащите салаге… ну вы поняли что.

Кто-то усмехнулся.

– Ты вродь как в матросы хочешь, а? – Нэйт положил Арону на плечо свою огромную ручищу. – А шоб матросом стать, уметь кой-чего надо. Не струсишь?

За спиной заржали как кони. Но Арон и виду не подал, что его это задевает.

– Нет. – Он прямо взглянул в глаза Нэйту.

Кто-то передал Нэйту что-то маленькое, круглое, похожее на козий помет, да и пахнущее козами.

– Ну, – Нэйт протянул кругляш Арону, – засунь под язык.

Арон принюхался осторожно. Лаль? Но лаль курят, он это знал. Нэйт ухмылялся, и Арону вдруг стало по-настоящему страшно. Он не волшебник, не настоящий, во всяком случае, и не умеет поставить защиту, не знает молитв, не носит оберегов. Что будет с его душой, если она не вернется в тело?

Брать?

Рука сама протянулась к темному кругляшу. Что-то дохнуло в ухо, снова засмеялись, и грязный кубрик вдруг стал огромным до бесконечности. Арон закрыл глаза, набрал побольше воздуха, как перед нырком в воду, и быстро сунул кругляш под язык.

Ничего не произошло. Вкус был премерзкий, хуже, чем порошки отца Терка, да еще и язык жгло. Но и кубрик был на месте, и матросы, и Ник рядом с блаженным лицом посасывал точно такой же кругляш. Смотреть было совершенно не на что.

Тогда он закрыл глаза и стал смотреть не вокруг, а вглубь.

Под ногами – сосновые доски палубы. Под палубой – пустое пространство, там металл и порох, там стоят пушки – их видно лучше всего. Еще ниже, в темноте – бочки, тюки, ящики, доски, балласт, толстенные ребра шпангоутов, киль. И вода. Арон как будто трогал ее пальцами – ледяная! А в воде – косяк длинных серебристых рыб. Потом снова вода, плотнее и чернее, и где-то очень глубоко, куда он не мог еще достать внутренним взглядом, но знал – каменистое дно.

Огромная тень грузно проплыла мимо, мазнула хвостом, вслед за ней скользили другие – длинные, вытянутые, с цепочками тусклых огоньков.

Огоньки – не больше жемчужины, ушли влево, и открылось море под беззвездным небом. Темнота сгустилась там, уплотнилась, она пульсировала, как живая, и по ней пробегали белые вспышки-искры.

И вдруг из нее возникли очертания корабля. Он вынырнул из тумана стремительно, задрав к небу бушприт, выставив огромный, черный, с зияющими пастями орудийных люков бок.

Арон не понимал, где он стоит и как этот корабль возник рядом.

А черный парусник все приближался, и Арона что-то сковало по рукам и ногам, и только ныли зубы от страха, и жгло пальцы.

Сквозь туман летели голубые огни. Корабль медленно сходился с «Чайкой», идя против ветра и течения.

Тогда Арон закричал – и туман комьями набился в рот, в уши, залепил все вокруг, как мокрый рыхлый снег.

Нос черного парусника легко вошел в борт «Чайки», пронзил его, как рыцарь древности пронзает копьем врага, но галеон даже не качнулся. И Арон увидел рулевого, прикованного к штурвалу цепями, его изодранную робу, костлявые белые руки, лицо…

Арон отшатнулся – это было лицо Эрме. Поморгал. Лицо Эрме пропало, стало чьим-то чужим – кожей, натянутой на череп, без глаз, без носа. Лицо пронеслось мимо и пропало в тумане.

Вверху, прямо над ним, возникло еще одно лицо – черное. Чья-то рука схватила его ладонь. Чей-то громкий голос прозвучал над головой.

Внутренности крутило так, что Арон не мог разогнуться.

Туман и в самом деле висел на мачтах какими-то рваными клочьями. Сверху капало, и Арон сидел на ящике, подставив под капли язык. Пить хотелось страшно, но воды теперь всегда недоставало, и воняла она тухлятиной.

Саадар стоял рядом и ничего не говорил, просто смотрел куда-то в сторону. Арон плохо помнил, что там было, в кубрике, помнил только грязный пол и свет, упавший откуда-то сверху.

А сейчас был день, и ветер надувал паруса, и все было как всегда.

– Я теперь умру? – осторожно спросил он.

Саадар вдруг громко расхохотался.

– Что? Ну, когда-нибудь все умрут! В особенности если будут жевать листья эба!

Корабельный колокол отбил одну склянку.

– Но знаешь, парень, – Саадар повернулся к нему, – когда-нибудь меня рядом не окажется.

Его лицо было спокойным, и говорил он ровно. Просто говорил, не ругал, не кричал.

Сквозь плеск воды и скрип дерева слышался разговор – откуда, неясно. Да и разговаривали на хардийском – Арон этого языка не знал вовсе. Правда, по тону казалось, что эти двое друг друга зарезать готовы. Они спорили, перебивали друг друга, то повышали голос, то шептались, и часто повторяли словечко «мрих рат» – ругательство, наверняка. Это слово врезалось в мысли, и никак его оттуда было не прогнать.

Арон сжался в тугой комок.

– Я хочу пойти в юнги, – уверенно сказал он.

– Хорошо.

Хорошо? И больше Саадар ничего не скажет – просто «хорошо»?! Да и вообще – есть ли ему разница, что скажет Саадар!

– Придется потерпеть, правда. – Саадар не смотрел на него. – Пока у нас с твоей мамой денег достаточно не будет, чтобы отдать тебя на хорошее судно.

– Я что – маленький? Или сенаторский сыночек? – оскорбился Арон. – Если вы с мамой целовались, то что мне теперь… И вообще!

Саадар не ответил – просто пожал плечами.

– Не знаю, малец. За тебя думать не могу.

Арон задышал шумно. Откуда-то тянуло тухлятиной, и в горле ужасно свербило.

Он сел на ящике, скрестив ноги и посасывая палец, в который попала заноза. Этот ящик теперь был его приютом, домом, привычным, изученным до каждой щели и каждого гвоздя.

– Я сам себе деньги заработаю! Буду устриц выкапывать! Я сильный!

– Даже слишком.

У Саадара было такое лицо – словно из камня, очень неприятное лицо. Арона это взбесило.

– Знаешь что?! Мама тебя не любит! – выплюнул он. – И никого она не любит, только свой глупый храм, а теперь и его нет! Ей на тебя плевать, слышишь?

Он не мог ударить Саадара – ведь Саадар сильнее и больше. А ударить хотелось! Чтобы к маме не лез, никогда больше, никогда! Почему она позволила – этому дураку старому!

Арона тошнило, рвало словами. Он захлебывался, но говорил.

А потом слова иссякли.

Саадар смотрел на него прямо, не мигая. И Арон вдруг испугался – да так, что опять согнулся пополам от боли – что Саадар его ударит. Вот возьмет, размахнется… Арон зажмурился.

Чья-то рука мягко взъерошила волосы на затылке.

Когда Арон открыл глаза, Саадар уже шел прочь.

25

Айрин пела. Не было красоты в ее простом, грубоватом лице, и руки были разбиты тяжелой работой, но голос – сильный, уверенный, молодой – преображал и ее саму, и делал чуть веселее унылые стены каюты. Она пела песни поморов – истории о вечных скитаниях, о рыбных косяках, волшебных кораблях и чудны́х морских обитателях.

Тильда штопала юбку вместе с Айрин – так работа спорилась быстрее, и песня вилась, как нить: стежок