Шрифт:
Закладка:
Когда она очнулась, то увидела рядом Саадара – его лицо было покрыто синяками и ссадинами, – и сына.
– Что… со мной?
Она почти никогда не болела и совсем не помнила даже, когда в последний раз слегла в постель из-за простуды – может, несколько лет назад.
– Так паршиво.
Она ощутила прикосновение ладони к своей руке.
– Пожалуйста, уйди и уведи Арона. Я не хочу…
– Тшш. Тихо. Не говори.
Что, если она никогда больше не встанет? Сил совсем нет… Она погибнет, и станет пищей для глубоководных рыб, для чудовищ со дна, и тогда-то она точно навсегда останется с морем, соединится с ним.
– Обещай мне, что не бросишь… – начала Тильда, но Саадар остановил ее жестом:
– Да замолчи ты! Глупая женщина.
Он принес губку, смоченную водой, и Тильда немного попила, кусая ее с края. И снова провалилась в сон.
И виделось ей, что стоит она посреди размякшей дороги, одинаково бесконечной, пропадающей за горизонтом в обоих направлениях, стоит, отражаясь в грязных лужах, по щиколотки в мягкой красноватой глине. И звал ее чей-то голос, сильный и бархатисто-мягкий, называл ее кто-то ласково по имени, но вокруг – на многие мили – пустоши, дорога, осколки неба в лужах, ковыли, осот да полынь, да сиреневатые волны цветущей душицы. Она шла босиком по жирной грязи, шла долго-долго, но ничего не менялось вокруг, а таинственный зов все звучал. Тильда протягивала руки в зыбкой надежде отыскать чьи-то сильные ладони, и сердце было полно отчаянным ожиданием.
* * *Мама умерла. Безликий встал над ней и распахнул плащ, а под плащом у него вспухла и зашевелилась темнота. Мама слабо улыбнулась этой темноте, и Безликий протянул маме руку, кивнул, и тогда она дала ему свою ладонь.
Арон бросился к ней – остановить! Не дать уйти с Безликим! Истошно, срывая голос, закричал – и проснулся.
– Тихо, тихо, сынок, тшш. – Кто-то встал рядом, положив на лоб горячую сухую ладонь. – Это сон.
Арон скрючился в гамаке и больше не двигался. День сейчас? Ночь? Ему было все равно. Он бессмысленно смотрел перед собой в пустоту, и его мир сделался сухим, маленьким и скукоженным, как старый жесткий финик.
Мама, которая никогда ничем не болела, даже легкой простудой, и только однажды сломала ногу – и то давно! – лежала и не могла встать.
Это было страшнее пожара, страшнее Безликого, страшнее всего, что он уже видел.
– Поешь, парень.
Саадар – кажется, это был он – всунул в ладонь Арона сухарь. Арон вяло шевельнулся, но сухарь есть не стал.
Рядом с Ароном жил ужас, и Безликий заглядывал ему в лицо, и ухмылялся, и дышал зловонно и гадко. Какое ему теперь дело до сухарей и вяленой рыбы?
– Арон, тебе нужно есть, понимаешь? – обеспокоенный голос звучал над ухом.
Арон облизал запекшуюся на губах корочку, покусал ее немного. Ненависть к себе разрасталась, превращалась в огромного зверя с глазами-угольями, и зверь царапал изнутри, скреб, выл, он хотел наружу, этот зверь!
Ладони стали горячими, и завоняло паленой тряпкой. Арон сжал кулаки, но магия жгла, прожигала сердце и где-то сбоку, как тогда, перед воротами монастыря. Арон вцепился в волосы и стал выдирать – клоками, и волосы превращались в пепел.
Тогда он начал кусать руки, скрести ногтями по коже, раздирать ее! Боли почти не было – только облегчение. Зверь яростно выл, зверь бился о ребра, зверь хотел наружу. И убить зверя могла только боль.
– Так, парень, хватит. – Чьи-то руки схватили его, и Арон не понял, как оказался на полу. – Голодом заморить себя не вышло, так надо покалечиться?..
Его усадили на скамью и дали в руки что-то холодное и мокрое. Оказалось – кувшин.
– Вода морская, пить не смей, – предупредил Саадар. Он сидел напротив, на корточках. Арон смотрел на него, а кувшин становился теплым.
– Твоя матушка обрадуется разве, если ты… вот так?
– Всем лучше станет, – тупо произнес Арон. Зверь внутри согласно кивнул.
Затылок заболел. Арон не сразу понял, что Саадар влепил ему затрещину.
– Чего дерешься!..
Саадар всунул ему в руки еще один кувшин. Арон рассматривал ободранные костяшки и царапины, сочащиеся кровью. Мелкие шрамы и синяки. Вода в кувшине испарялась, оседая на стенках солью. А потом кувшин треснул.
Арон кинул черепок в переборку. На это кто-то обернулся, кто-то что-то громко сказал, но Арону было все равно.
– Довольно. – Саадар встал. – Нечего мамку хоронить прежде времени, да и себя заодно.
Но руки, как тогда, перед храмом, он не держал. Просто стоял напротив, и Арон вдруг понял – сейчас Саадар даст магии вырваться. Даст зверю проглотить судно, и матросов, и всех вокруг. И маму.
Лицо у него было свирепое, как у кочевника, который гонит по степи врага.
– Вдруг это я, понимаешь?!
– Не понимаю.
– Ну вдруг я маму проклял? Ты знаешь, я тогда видел корабль черный, он как будто вошел в наш, и там был Безликий!
Саадар ничего не ответил. Может, он тоже так думает, что это Арон виноват? Но потом положил руку ему на плечо и твердо сказал:
– Нет. Это не ты. Твоя мама не одна ведь заболела.
Они сидели рядом и молчали.
В руках пульсировал огонь. Арон держал их перед собой, как будто они одеты в латные перчатки, и руки были тяжелыми и чужими.
– Знаешь, парень, я бы пошел и подрался, чтобы легче стало. Что угодно бы. – Саадар не договорил и махнул рукой. – Ну чего это мы, как бродячие актеры в плохом представлении, развели тут?..
И Арон вдруг понял – Саадар тоже боится, и тоже живет с ужасом рядом, и – возможно – тоже плачет, когда никто этого не видит.
Эта мысль поразила его.
– Я хочу помочь! Если бы я умел по-настоящему колдовать! Как в Хардии. Почему я не могу?.. Иногда у меня выходит, а иногда – совсем ничего, и…
Саадар промолчал.
Но Арон и сам знал – почему. Никто не рассказывал ему, как устроен человек, как можно его лечить, что помогает, а что нет, если ты владеешь силой Многоликого.
– Знаешь что? Держи, – сказал Саадар и что-то небольшое протянул ему.
Мамина записная книжка.
– Я ее сожгу, – угрюмо буркнул Арон.
– А ты постарайся не сжечь.
И Арон постарался. Зверь метался внутри, бешеный, злой, и Арон пообещал накормить зверя – потом – своей болью так, что зверь долго будет сыт. А сейчас пусть уйдет. Пусть не даст утонуть судну. Пусть даст доплыть до Хардии.
И медленно, постепенно руки остывали – как будто по чуть-чуть погружаешь их в ледяную воду. Тогда Арон осторожно дотронулся до обложки – и ничего не случилось.
Но внутри он нашел только чужие записи – мелким почерком, слишком аккуратным для маминого.
– И что это…
Записи вдруг оборвались. На странице – чайка в облаках, чьи-то лица, мачты, море, фигуры – такие рисунки Арон часто видел в мамином кабинете.
Руки немного дрожали.
Арон перевернул страницу – и забыл, как дышать. В тусклом свете сверху он различил лицо мальчишки, свое лицо – никаких сомнений! Арон-с-рисунка смотрел на него и немного улыбался, как будто знал какую-то важную тайну.
А на соседнем листе – Арон закусил губу – он был юношей и смотрел вперед, держась за штурвал.
Безнадежность, которая придавила Арона, стала немного меньше. Арон потер нос, стараясь не плакать.
И не понял, как в руках оказалась миска с растолченным в воде сухарем. Он поскреб ложкой по стенкам – серая гуща скатывалась в комки. Арон заставил себя жевать, глотать эту гущу вместе с горькой слюной. А потом дочиста вылизал миску.
27
– Эй, салага, ты че творишь?!
Чужой окрик грубо выдернул Арона из мягкого тумана, и Арон полетел куда-то вниз – все быстрее и быстрее, и сердце прилипло к ребрам.
А потом было жесткое дерево, вкус соли на губах, пляшущие перед глазами цветные круги.
Кто-то схватил его за шкирку, как котенка.
– Какого катропа на ванты полез, а?
Арон смотрел перед собой, и мир вокруг медленно становился до рези в глазах ярким и настоящим: загорелое и задубевшее от ветра и соли лицо Нэйта, ясное небо, палуба.
– Рыб кормить собрался?.. – Нэйт тряс его, пытаясь растормошить. – Давай только не в мою вахту, иначе боцман голову оторвет…
Пальцы не двигались – одеревенели от холода и ветра.
И Арон совсем не помнил, как очутился здесь.
– Эй, ну что ты, в порядке, а?..
Арон оттолкнул его руку.
– Все хорошо.
Но хорошо – не было.
Арон поднялся, потряс головой и похромал прочь на ушибленной ноге. Подальше от палубы, от опасных фальшбортов, на которые можно влезть – и прыгнуть вниз, упасть в туман, который колыхался, как теплое, легкое пуховое одеяло. В этом тумане не было мыслей, и горя не было, и боли. Туман забирал память.
Зверь внутри почуял что-то, поднял голову, рыкнул. Зверь хотел, чтобы Арон провалился в этот туман.
«Слабак».
– А вот и нет, – сказал Арон в пространство.
Это продолжалось три дня: Арон обнаруживал себя в самых странных, неожиданных местах и совершенно не помнил, как там оказался. Саадару он ничего не говорил – не хватало еще, чтобы Саадар его привязал к скамье. Зверя-Безликого веревки
