Шрифт:
Закладка:
Чайка упала совсем рядом, и Тильда поплыла к ней, и вдруг спокойная гладь вздулась пенными гребнями, заходила ходуном, отбрасывая ее назад, не давая добраться до птицы. Руки занемели от борьбы с волнами, но Тильда плыла, изо всех сил стремясь – зачем? Она не знала, но в груди горело: надо спасти эту чайку, пока та не погрузилась в пучину.
Белые перья на воде, грязно-серая пена. Захлестывают, беснуются волны. Нигде не видно маленькой чайки, так нежданно канувшей вниз. Тогда она вдохнула побольше воздуха и нырнула.
Внизу было спокойно, и сквозь муть, едва различимое, опускалось ко дну белое пятно. Тильда не знала, что это, это могла быть медуза, но она поплыла к пятну, схватила, отчаянно и крепко. Теперь – наверх, пока не утянула черная бездна.
Глоток свежего воздуха и ветер в лицо, мокрые волосы лезут в глаза, не дают разглядеть, что там, в руках. Сжимая в пальцах крыло чайки, Тильда убрала волосы назад, взглянула…
Это был Саадар. Она держала его, не давая снова погрузиться в воду, но он был словно мертв. Белое перо чайки прилипло к его плечу.
Очнись. Очнись. Очнись! Прошу тебя!
Зажмурившись, Тильда считала удары сердца – своего и Саадара.
И вот он вздрогнул и открыл глаза.
* * *Шторм закончился неожиданно, разом, как будто кто-то взял – и сдернул с неба полотнище дождя, остановил ветер, приказал океану утихнуть. Матросы вздыхали облегченно: свирепая полоса бурь осталась позади.
Начинался рассвет.
Айрин окуривала каюту тлеющей палочкой можжевельника, за ней зорко наблюдал Грег – как бы где не упала искра.
Соседи вернулись к своим делам – вычерпывали воду, собирали разбросанные вещи, старались кое-как отмыть каюту.
– Мне снилось, что я тону, – прозвучало за спиной. Тильда медленно выжала в ведро губку и обернулась, вытирая о передник руки.
Саадар был как пришибленный. Шторм дался ему тяжело, тяжелее, чем многим другим, несмотря на то что он казался таким крепким и непоколебимым. Сейчас его лицо выглядело старше, может, в том виноваты были глубокие черные тени и заросший подбородок?
– А ты спасла меня, – попытался улыбнуться Саадар.
Тильда кинула губку в воду и стала ждать, когда губка вберет влагу. Соленая морская вода разъедала каждую маленькую ранку на пальцах и ладонях.
Слова Саадара не были случайны, и от этого становилось холодно и жарко одновременно.
– Едва ли, – бросила она, – ты хотел, чтобы тебя спасала я.
– Больше всего на свете, – тихо произнес Саадар. И прибавил одними губами: «Бусинка». Она разгадала это слово и замерла, а пол под ними покачивался, и плескались о борта волны, и Айрин пела своим детям:
– …весь мир обошел, но девушки той он нигде не нашел, и только вернулся бродяга домой…
Время текло сквозь пальцы, соскальзывало каплями соленой воды куда-то в темноту.
Это совпадение. Так не бывает – чтобы двум людям снился один сон.
Саадар медленно произнес, словно догадался о ее мыслях:
– И… А ты что видела?
– Я не знаю. – Она отвернулась, но Саадар поймал ее за руку.
– Пожалуйста! Скажи…
Тильда смотрела, не отводя взгляд. Сдвинула брови.
– Я видела чайку. Она кричала, а потом упала в море. А я достала ее из воды.
Она резко выдернула руку и бросилась к выходу, выскочила на палубу – и на миг ее ослепило солнце, оглушили крики матросов и свист ветра. Пахло солью и мокрым деревом, от чисто надраенной палубы шел пар.
Корабельный плотник с помощником ладили новые реи вместо поломанных бурей.
– Тильда!
Она обернулась. Замерла.
Саадар шагнул к ней.
– Это глупый сон, наверняка глупое колдовство! – выкрикнула она.
От ветра слезились глаза.
– Разве глупое? – в его голосе звучала улыбка.
– Ты уедешь в Архенар! – хрипло и невпопад проговорила Тильда.
– Кто такое тебе сказал?
– Услышала. – Она упрямо вздернула подбородок. – Зачем ты… эти слова, эти подарки – зачем? Посмеяться? Посмотреть… Как… как я мучиться стану? Как девчонка глупая – мучиться?
– Ра… разве я тебя мучаю? Разве смеюсь? – растерянно повторил Саадар. – Если я тебя пугаю, то лучше и взаправду нам разойтись в Сорфадосе. Я ведь не хочу… Не хочу, чтобы ты боялась.
Тильда отвернулась, подошла к борту. Вода после шторма была темная, неспокойная, но туча уже ушла к горизонту, и солнце косо освещало галеон.
В Оррими Саадар сказал ей, что сам уйдет, если она попросит. Она не попросила. Когда-то – кажется, так давно! – между ними протянулся шаткий мостик доверия, крепнущий с каждым днем. Но сейчас Тильда боялась на нем оступиться.
– Я не понимаю, зачем мы тебе с сыном. – Слезы подступали к горлу, душили, не давали вздохнуть.
Саадар подошел сзади, закрывая от ветра.
– Любить и беречь, – просто ответил он. – Почему ты постоянно ждешь от других только беды?
Она не ответила. Отвернулась. Закусила губу.
– Ты поэтому так несчастлива, – продолжил Саадар. – Хватит. Остановись.
Голова закружилась. Он стоял рядом, и его одежда пахла можжевеловым дымом. Укрывал руками от ветра, как укрывает родной дом, стал стенами и порогом, и очагом, что согревает в зимнюю стужу.
Саадар наклонился и шепнул ей тихо и просто – как будто попросил передать кусок хлеба, а потом коснулся губами темени:
– Ты меня починила.
Время стучало кровью в висках, и дыхание сбилось.
– Я…
Голос ослаб. Но что-то горячее, ясное и яркое растапливало страх, и страх уходил, съеживался от горячих солнечных лучей.
– «Вот рука моя, возьми ее в руку свою; вот сердце мое, положи на него печать свою…» – Тильда не успела договорить, как Саадар вдруг обнял ее и поцеловал.
В спину впилась какая-то деревяшка, и сначала она ничего не поняла. А потом ответила – неумело, несмело, неловко.
А когда этот долгий поцелуй закончился, они остались стоять пораженные, ошарашенные, будто их только что накрыло огромным валом воды, и они остались живы.
– Ну, теперь мы в расчете, – улыбнулся он. – За твое спасение.
Тильда рассмеялась – хрипловато и взволнованно.
Щеки горели от смущения, от неловкости, от неисправимой собственной глупости – и оттого, что Саадар на нее смотрел и улыбался, и видно было, что он счастлив – здесь, в этом трудном плаванье, среди неустроенности – счастлив, как влюбленный школяр.
Саадар провел ладонью по ее щеке, вытирая слезы. Его шершавые загрубевшие пальцы чуть царапали кожу.
Раньше Тильде казалось, что ей не дано познать никакой другой радости, кроме радости созидания, упоения работой. Бороться, идти до конца к цели, невзирая на преграды – это ли не казалось правильным, логичным? Но жизнь показала ей, что для всего есть свое время – разрушать и строить, ненавидеть и любить, и возделывать свой сад.
Она уткнулась лбом в широкую грудь Саадара и прошептала едва слышно:
– Спасибо.
24
– История была такая: однажды стою я на вахте, вечером уже, седьмую склянку после обеда бьют. Жрать охота до смерти. И вот стою я, смотрю в море – и парус вижу. Это у острова Далонга было…
Арон вдохнул поглубже и замер: что дальше?
Они сидели за столом в тесном кубрике – он, Ник и матрос по имени Нэйт. Нэйт был брит наголо, и весь череп у него разукрашен татуировками – неприличными. Татуировки Арон рассматривал украдкой и очень надеялся, что не краснеет при виде расставленных ног какой-то голой девчонки прямо над ухом Нэйта. В этом ухе покачивалась приметная серьга – то самое, что рисуют куском кирпича на стенах.
Арон решил, что обязательно купит себе такую же – разумеется, когда уплывет в море на остров Удачный к пиратам.
– Напомни-ка, эт когда было? – спросил кто-то из-за спины Нэйта. Тот поскреб затылок:
– Ну, лет двадцать, можа. Я тогда только из юнг вышел. Только нанялся на «Чайку».
К ним постепенно подтягивались не занятые работой матросы, которым тоже хотелось послушать, хотя Арон мог зуб дать, что Нэйт частенько эту историю повторяет.
– Как положено, говорю боцману – глянь, парус, можа, не наш. Можа, пиратский. Сигнал даем – никакого ответа. Ну с пиратами оно и ясно. А потом Рэй смотрит – и говорит: дрейфуют они, катроп разберет отчего. Капитаном у нас тогда Морти Хогг был. С пиратами связываться он не хотел. Мы тогда везли… уж и не припомню, что. Ну мы ждем – и ничего. Тогда Морти говорит: берите, ребята, шлюпку и плывите смотреть. Нас с Рэем, боцмана и еще троих ребят послал. Мы, значится, пистолеты взяли, палаши, ножи, вооружились, а нас пообещали прикрыть, если что. Мы плывем, а я Рэю говорю: «Неладно там». И видно, что те трое ссут еще похлеще моего. Слышу – молятся. Я им и сказал, чтобы заткнулись. Бесит же! Подплыли – тихо, как в могиле. Зацепились, полезли на борт. А там – краб меня за ногу! Никого! Вообще. Пустая, катроп ее дери, палуба! Люки все открыты, двери тож. В трюме вода мне по самую задницу. Мы там все обошли, во все трюмы залезли! Груз целехонек, эти ребята ром везли, значится. Но кубрики пустые! Кают-компания тоже, мостик – все! В каюте лекаря ихнего сумка с инструментами, в каюте штурмана
