Вздохнув, Уилл положил седельную сумку, доставшуюся еще от Серебрушки, на кровать, разжег камин, уселся перед ним и просидел так до самой полуночи. Все-таки раны на шее и порой постанывающая нога давали о себе знать… Поэтому, поднявшись, он устало заполз под толстое стеганое одеяло и попытался прикрыть веки, пока за ставнями сыпался снег.

Неожиданно в дверь постучали.

Перед этим его чуткий слух уловил шелест платья, а также тихие шажочки. Уже различающий, что старая графиня ходит куда более чинно, не торопясь, он понял – это кто-то другой. На пороге была Фийя. Она смущенно улыбалась, уставившись своими большими, будто вечно изумленными, глазами в пол, и поджимала губки. На ней было серое платье без каких-либо украшений, с высоким и охватывающим горло воротником и широкими рукавами, отчего она напоминала ночную птицу, размахивающую крыльями.

– Можно входить, тео? – скромно поинтересовалась она, быстро подняла глазки и тут же опустила их в непонятном испуге.

Уилл нахмурился и отодвинулся, чтобы запустить служанку внутрь. Впрочем, став мнительным за последнее время, он изготовился к какой-нибудь подлой уловке.

– Что-то нужно? – настороженно спросил он.

Фийя в растерянности застыла посреди комнаты и принялась оглядываться, точно что-то потеряла.

– Тео Мариэльд сказать… что я теперь спать с вами, чтобы вы не скучать и… – она кое-как, с хрипотцой пролепетала слова на чужом для нее языке. – И греть вас в ледяной ночь.

И тут же робко потянулась к завязочкам на запахе платья. Не успел Уильям открыть рот, чтобы остановить ее, как платье уже упало на пол, и он с распахнутым ртом воззрился на небольшую грудь, округлые, крепкие бедра и такой же крепенький стан. Юная, совершенно нагая Фийя с той обольстительной улыбкой, когда дело уже сделано и поздно стесняться, взглянула на мужчину. Она запустила свою ручку в волосы, обхваченные лентой, и сняла ее. Густые темные локоны волнами рассыпались по ее покатым мягким плечикам.

Уильям еще некоторое время пялился на прелести, пока не замотал головой, понимая, к чему это.

– Погодите… Погодите! – наконец сказал он. – Это уже слишком… Нет!

Он подошел к служанке, поднял платье и накинул ей на плечи, мягко отталкивая. Та посмотрела непонимающе, и ее большие глаза стали еще больше, отчего она напомнила серую сову.

– Передайте госпоже, что это чересчур! – возмутился Уильям, с трудом оторвав взгляд.

– Я не понравиться вам, да? – в ужасе прошептала Фийя, глаза ее мигом наполнились слезами, и она затряслась. – Раз уж я вам не подходить, то, может, позвать моя сестру? У нее бедра больше, груди как яблоко…

– Да нет… Ямес… При чем здесь вы, – поднял в негодовании руки к небу Уильям. – Вы красивы… Но я не хочу, чтобы ко мне в кровать насильно клали женщину против ее воли! Где это видано, а? Пожалуйста, идите к себе!

– Не могу, – произнесла тихонько Фийя. – Хозяйка сказать, что я теперь спать только у вас.

– Что? Аргх… Хорошо… Ложитесь спать вон на ту кровать, – ткнул Уильям в соседнюю лежанку, ближе к пылающему камину. – А завтра я поговорю с госпожой, хорошо?

– Как скажете, тео Юлиан.

Фийя в смятении запахнула платье, скрыв мягкие, трепетные прелести, и принялась завязывать черные шнурочки. Правда, сама она не сводила распахнутых глаз с сына хозяйки в надежде, что тот передумает. Затем она медленно подошла к кровати, не переставая оборачиваться, и спряталась под плотное одеяло. Фийя только моргала, продолжая следить за Уильямом, словно спрашивая, а точно ли дело не в ней? Может, он передумает? В конце концов глаза девушки закрылись, и она засопела.

Уже не в силах уснуть, Уильям с мрачным видом устроился в кресле и просидел так до утра, иногда поглядывая на спящую служанку. Он негодовал от действий Мариэльд де Лилле Адан и с нетерпением ждал рассвета, чтобы высказать все, что думает.

* * *

Наконец за окном забрезжил серый, унылый рассвет. Снежные хлопья продолжали засыпать город Аарин. Очнувшись, служанка распахнула свои до сих пор удивленные глаза, будто наблюдая мир впервые, огляделась и, увидев Уильяма, услужливо улыбнулась. Она выбралась из-под теплого огромного одеяла, платье ее от сна перекрутилось, и полная грудь выглядывала через приоткрывшийся запах.

Уильям не удержался, жадно посмотрел на нее, затем отвернулся к камину, в котором едва мерцали остывающие угли.

Опустив глаза, Фийя выпорхнула из комнаты.

Пока он одевался, возмущение в нем продолжало лишь нарастать. Нет, что уж там, оно даже вскипало, как на костре, грозя обернуться страшным пожаром! Собравшись, он твердым шагом покинул спальню, спустился по лестнице и принялся поджидать Мариэльд. Та долго не показывалась… Мимо прошли все слуги, воины и даже улыбающаяся Фийя, но ее все не было. Наконец он увидел Мариэльд де Лилле Адан в сопровождении Ады, которая, судя по всему, задержалась, чтобы заплести хозяйке косы. Различив гневный взгляд, женщина улыбнулась, затем подала служанке жест. Та быстренько исчезла.

Графиня Ноэльская подошла к сыну.

– Доброе утро, госпо… сир’ес Мариэльд! – произнес Уильям, в напряжении скрестив руки на груди. – Нужно кое-что обсудить!

Услышав, как он выкрутился, не назвав ее матерью, но и не произнеся вслух «госпожа», старая женщина весело вздернула бровь:

– Я тебя слушаю, мой любимый сын.

– То, что вы сделали, выходит за все пределы допустимого! – тихо, но настойчиво возмутился Уильям, чтобы никто другой не подслушал разговор. Глаза его сверкали, что молнии.

– Тебе не понравилась Фийя?

– Дело не в этом! Это же в корне неправильно – заставлять девушку спать со мной против ее воли, как какую-то грязную блудницу. И это при всей ее добродетельности! И вообще, я не просил вас подкладывать ко мне в постель кого бы то ни было! Пожалуйста, не делайте этого больше!

– Ну что же, как скажешь…

Молодой Лилле Адан серьезно кивнул.

– …Только тогда Фийе придется ночевать в коридоре, – продолжила Мариэльд. Ее губы изогнулись в лукавой улыбке.

– Но почему?! – едва не воскликнул Уильям.

– Она же твоя служанка. Так что если ей не дозволено спать с тобой, то место ее либо в конюшне, либо под дверью, как собаке. Это мое последнее слово.

Мариэльд взглянула на него, продолжая благодушно улыбаться, точно ее совсем не тронуло сказанное. Облик графини был спокоен и мудр. Уильяму ответить оказалось нечем. Он некоторое время сверлил ее взглядом, потом перекинул сумку за плечо и, будучи уверенным в том, что покинет эту помешанную после Офурта, гордо удалился. Лицо у него стало пристыженно-раскрасневшимся, как у всех, кто совершенно не умеет ругаться и придумывает доводы для спора уже после самого спора.

Там, снаружи, у него попытались забрать сумку, чтобы понести. Однако он вцепился в нее, как в родную, считая, что борется за свою свободу.

Путники взобрались на коней и тронулись в путь в снежной завесе. За весь день Уилл не проронил ни слова, время от времени кидая хмурые взгляды то на Мариэльд, которая ласково улыбалась, то на Фийю, когда ее было видно из-за густо сыплющегося снега. Почему-то он не сомневался, что служанку вполне могут заставить спать на полу в коридоре, поэтому решил еще раз поговорить с графиней вечером на постоялом дворе. Ну а если та заупрямится, рассуждал он, придется положить Фийю на соседнюю постель.

К полудню отряд подъехал к реке. Снег покрывал все вокруг, ветер с северной свирепостью свистел между скал, задувая и наметая высокие сугробы, отчего невозможно было ничего рассмотреть даже вблизи. Однако Уильям сразу узнал Мертвую Рулкию по ее грозному реву – и вздрогнул. Перед его глазами развернулись картины из прошлого, которое казалось таким далеким. Вторя мыслям, вновь заныла нога, напомнив о скачках наперегонки со смертью.

Это был другой мост, Западный; он нависал над рекой гораздо ниже, чем Восточный, но был шире, крепче.

Спешившись, отряд начал переходить его.

Пряча свой страх от посторонних глаз, Уильям погладил серого мерина. Мерин оказался не так ласков, как Серебрушка, мелковат, но все же послушно пошел за хозяином, пока его держали под уздцы.

Наконец все перебрались на другую сторону моста, в Солраг. Уильям глубоко выдохнул… Снова отчего-то вспомнился граф Филипп и его взгляд на берегу вместе со словами благодарности. О, как же мало порой стоят такие громкие слова, горестно подумал он! Ему казалось, что преподанный жизнью урок надежно усвоен, что никому и никогда больше он не доверится сполна, как бы ни хотелось. И пускай его еще молодая, встрепенувшаяся душа на самом деле требовала совершенно обратного… Кивнув себе, Уильям уселся верхом