Мама этого не видела – однако в виновности сына не усомнилась ни на секунду. Тимофей вдруг понял, что не может – просто физически не может! – даже представить себе разговор с отцом. Независимо от того, как тот себя поведет. Будет ли упрекать его, как мама, или успокаивать и говорить, что Тимофей ни в чем не виноват, виноваты его припадки.

Оба варианта – один хуже другого. А самое плохое – то, что он сам не уверен в себе. Не уверен, что результатом разговора не станет новый припадок…

Нет. Найденное письмо дало ему нить, за которую можно потянуть. Вот этим он и займется.

Тимофей никогда и никому – ни родителям, ни одному из тех врачей, которых повидал на своем веку уже немало, – не рассказывал о том, как выглядят в его представлении припадки.

Это – провал. Бездонная пропасть, по краю которой он идет. Иногда у него получается отдалиться, и тьма на время отступает. Но не уходит совсем, она все время где-то рядом.

Тьма безумия, которая только и ждет оплошности с его стороны. Только и ждет, что он оступится… И единственный способ не оступиться – думать. Рассуждать. Рассматривать возможные варианты. Строить цепочки и схемы.

До тех пор, пока в его голове крутится эта машина – в воображении Тимофея ее механизм был похож на часовой, – пока вращаются колеса и шестеренки, тьма неподвижна. Но сто`ит лишь позволить вмешаться в этот процесс такой дряни, как эмоции, – тьма немедленно накинется на него. Выплеснется и затянет в пропасть – из которой с каждым разом все труднее выбраться.

А значит, единственный способ победить – заставить колеса и шестеренки крутиться дальше. До тех пор, пока в темноте не забрезжит свет.

Поначалу этот свет будет робким, нерешительным. Так бывало всегда, когда Тимофей решал логические задачи: с самого детства по его просьбе мама выписывала журналы с такими задачами. Свет может даже потухнуть, и не раз. Но рано или поздно он вспыхнет ярким неоновым прожектором. Осветит каждый уголок картины, которую скрывает тьма. И тогда вращение шестеренок прекратится. В механизме не будет больше нужды. Посрамленная, тьма отползет…

– Тим!

Он неохотно обернулся. Габриэла трогала его за плечо.

– Приехали, – сказала она.

* * *

Отто Беренс чем-то был похож на Штефана. Такой же, как отчим, грузный, одышливый дядька, в похожем сером пиджаке и галстуке. Отто Беренс ждал их в торговом центре, за столиком итальянского ресторана. Тима он узнал.

Приподнялся, протянул руку.

– Здравствуй. Ты не предупреждал, что будешь с дамой, – улыбнулся Габриэле.

Она улыбнулась в ответ:

– Извините, Тим забыл предупредить. Он иногда бывает очень рассеянным. Меня зовут Габриэла.

– Рад знакомству. Закажете что-нибудь? – Перед Беренсом стояла чашка с кофе.

Тим покачал головой.

– Спасибо, мы ничего не хотим, – усевшись за столик, перевела Габриэла. – Нам просто нужно задать вам один вопрос.

Тим вынул из кармана конверт, из конверта – письмо. Развернул лист и положил его на стол перед Беренсом.

– Здесь упоминается ваша фамилия, – сказала Габриэла.

Беренс взял лист, пробежал глазами строчки. Поднял взгляд на Тима. Проговорил – скорее утвердительно, чем вопросительно:

– Вот оно что. Штефана, выходит, шантажировали…

– Штефана?! – изумилась Габриэла.

Тим, не меняясь в лице, под столом больно наступил ей на ногу. Габриэла замолчала. Беренс, по счастью, на ее возглас не обратил внимания. Он смотрел на Тима.

Сочувственно спросил:

– Для чего тебе в это лезть, малыш? Штефан мертв. С него уже никто ни за что не спросит. С хищениями будет разбираться полиция. Твоей мамы это не коснется – я больше чем уверен, что она ничего не знала. Хотя, конечно, удар выйдет серьезным. На счета и имущество Штефана наложат арест как минимум до конца следствия – если уже не наложили. Ты не знаешь, с твоей мамой связывался кто-нибудь? Она в курсе?

– Пока еще нет, – медленно проговорил Тим. Он впервые с начала разговора открыл рот. Говорил медленно, тщательно подбирая слова. – С мамой никто не связывался. Я обнаружил это письмо случайно. Увидел вашу фамилию. Вспомнил, что вы – коллега Штефана. И хочу узнать, к чему нам с мамой теперь готовиться.

– «Коллега», – грустно повторил Штефан. – Я – больше, чем коллега, малыш. Я деловой партнер Майера… Был. – Он поднял руку, подзывая официантку. Попросил: – Принесите пива. И ягер.

Официантка скользнула взглядом по Тиму и Габриэле.

– С вами дети.

– Они не будут пить, обещаю. И то, и то – мне.

Официантка неодобрительно поджала губы, но больше ничего не сказала.

Беренс с отвращением отодвинул от себя кофе. Проворчал:

– Природу не обманешь.

Жадно опрокинул в себя стопку ягера и прильнул к пивной кружке.

Тим и Габриэла терпеливо ждали. Беренс поморщился:

– Не смотрите на меня так. Я редко пью. Точнее, до недавнего времени пил редко. – Беренс отставил ополовиненную кружку. – Но в последние дни, после того как все вскрылось… Мне кажется, если не буду пить – свихнусь. Слишком уж давит. Как вам объяснить… Штефан и я… Мы работали вместе шестнадцать лет. Шестнадцать лет, понимаете? Вы столько на свете-то еще не живете… Я доверял ему, как себе! Мне в голову не могло прийти, что… Знаю, что о мертвых плохо не говорят. Но… – Беренс махнул рукой и снова приложился к кружке.

– А что случилось? – дождавшись, пока он поставит кружку на стол, осторожно спросила Габриэла.

– Что случилось… – горько повторил Беренс. – Маленькие вы еще. А то сказал бы я, как это называется – то, что случилось. Не выбирал бы выражений. – Он поднял помутневший взгляд на Тима. – Хотя все равно ведь узнаешь… В общем, по-простому – так: Штефан утаивал от компании часть дохода. Правление ему доверяло, все-таки столько лет проработал. Да и я невольно его покрывал, на многое смотрел сквозь пальцы. Часть документов вовсе подписывал не глядя. А Штефан, как выяснилось, весьма ловко пользовался нашим доверием. Когда именно это началось, не знаю. Следствие установит. Но – давно, это точно. Несколько лет назад. А вскрылось после смерти Штефана, он не успел замести следы. – Беренс посмотрел на развернутый лист. Прочитал: – «Беренс все узнает»… Н-да.

– А что бы случилось, если бы вы узнали? – спросила Габриэла.

– Ну, как минимум – мы бы перестали быть партнерами. И друзьями, конечно, тоже. Я был бы вынужден сдать Штефана – даже если бы этого не хотел. Хотя бы для того, чтобы не сесть в тюрьму самому… А он