Шрифт:
Закладка:
Будучи на свободе, ни Каваи, ни Фунакоси, ни появившийся чуть позже Кавамура Ёсио не могли заменить Одзаки, и Зорге искренне жалел, что ни одного из новых агентов нельзя даже сравнить с уехавшим журналистом. Первое время он еще надеялся «широко развить» Каваи, но майский арест сломал эти планы. Об оставшемся Фунакоси, которому он присвоил псевдонимы «№ 9» и «Морис», «Рамзай» летом 1932 года писал так: «Наш теперешний единственный человек очень, очень слаб, но, однако, иначе мы ничем не можем себе помочь». Зорге невысоко ценил этого агента, время от времени акцентируя внимание Центра на том, что работает с ним лишь потому, что «на безрыбье и рак рыба», однако не испытывает уверенности в полной преданности Фунакоси общему делу. Между тем этот японский журналист обладал интересными связями среди своих соотечественников, работавших в военном атташате и консульстве в Шанхае, и давал ценную информацию о внутриполитической обстановке в Японии, переговорах между Нанкином и Токио, перспективах развития советско-китайских отношений, которыми японцы активно интересовались. Информация Фунакоси о передислокациях японских войск в Маньчжурии докладывалась лично Ворошилову, Тухачевскому, Гамарнику, Егорову и Артузову[225].
Очевидно, что важность японских агентов резко возросла в связи с началом агрессии в Китае. Всё то внимание, которое было приковано к действиям Квантунской армии, к информации из японских дипломатических и военных представительств, носило и для Москвы, и для Зорге не оперативно-тактический, а стратегический характер. Жизненно необходимо было не просто отслеживать, анализировать и прогнозировать действия Японии в Китае, но и понять и предсказать всю дальнейшую политику Японии в отношении Азии, Америки и Советского Союза на ближайшие годы. Зорге вспоминал: «Положение Японии на Дальнем Востоке изменилось после Маньчжурского инцидента, вспыхнувшего осенью 1931 года. Захватив контроль над Маньчжурией, Япония стала стремиться играть все более активную роль в Восточной Азии. Были все основания предвидеть, что, как только Япония покорит Маньчжурию, она будет стремиться играть эту роль энергично и единолично. Прямое влияние Маньчжурского инцидента состояло в том, что Советский Союз оказался в непосредственном соприкосновении с Японией в обширном пограничном районе, который до этого в общем-то не принимался во внимание с точки зрения национальной безопасности. Другими словами, возникла новая, непростая для СССР ситуация». Наблюдение за этой ситуацией, помощь в ее разрешении стали последней и самой грандиозной задачей «Рамзая», к работе над которой он впервые приступил осенью 1931 года при помощи своих японских агентов и друзей: «Я изучал эту проблему по частям, но вынужден признать, что японскую проблему необходимо рассматривать целиком. И еще будучи в Шанхае, приступил к изучению Японии и намеревался при этом стать знатоком японской истории и внешней политики»[226].
«Рамзай» все острее нуждался в сведениях с японской стороны и просил Центр помочь с решением этого вопроса: «Не забудьте, что мы всего-навсего в 24 часах от Японии и посещение для переговоров и установления контактов может быть легко и просто организовано»[227]. Если верить Мёлленхофу, он и сам уже побывал в Токио и мог составить хоть какое-то, пусть и ошибочное, но оптимистичное представление о возможности работы в этой стране[228]. Однако пока ему приходилось довольствоваться встречами с не самыми лучшими японскими агентами в квартире у Агнес Смедли по адресу 1522, авеню Жоффра, 102 (Avenue Joffre, Apt. 102).
Глава восемнадцатая
Китайский герой
В январе 1932 года внимание шанхайской резидентуры было приковано к событиям вокруг нового китайского правительства в Нанкине: Чан Кайши решил вернуться во власть, и одним из знаков коренного изменения ситуации должен был стать новый карательный поход против советских районов. В Маньчжурии уже велись боевые действия, и это было осуществимо только при условии заключения союза Нанкина и Токио. В разработке военных деталей похода принимали участие германские советники во главе с генералом Георгом Ветцелем. Эта информация стала известна Зорге и была доложена в Москву, как и сведения о сдаче войсками Чжан Сюэляна южной части Маньчжурии японцам. Интересные, в том числе наводящие на размышления об уровне конспирации воспоминания об этом оставил коминтерновец Герхард Эйслер (Герхарт Айслер), тоже работавший в Шанхае и не просто знакомый с Зорге, а знавший его по подпольной работе в Германии в 1920-е годы (с воспоминаниями жены Эйслера – Хеде Массинг читатель уже знаком): «Как раз во время этого наступления войск Гоминьдана я имел возможность ближе познакомиться в Шанхае и Нанкине с товарищем Зорге, с которым мельком виделся несколько лет назад в Германии, в ходе нашей политической работы. Он жил среди германских офицеров и слыл завсегдатаем офицерских казино. Таким образом ему удалось подготовить хорошую основу для своей разведывательной работы. Общение с этими людьми… требовало железного самообладания. Когда эти “сверхчеловеки” устраивали буйные попойки и орали “Мы прикончим этих красных свиней!”, Зорге не имел права ничем проявить кипевшее в нем негодование.
Рихард Зорге узнал, какие операции планировалось провести против советских районов. Благодаря тесным контактам с китайскими соратниками по борьбе, я смог передать эти сведения по назначению. Так состоялась наша встреча. В тогдашних условиях она не могла быть продолжительной. Разговор вынужденно ограничивался самым необходимым и существенным. Несмотря на постоянно довлевшую над ним угрозу, Зорге излучал спокойствие и ощущение безопасности. Без всякой спешки, за несколько минут он успевал доходчиво разъяснить замыслы и планы противника, самые сложные ситуации. Он обладал удивительным даром излагать самое существенное в нескольких коротких, точно сформулированных фразах. При этом он не только ознакомил меня с военными планами гоминьдановской клики, но и предложил ряд контрмер, посоветовал, что предпринять, чтобы не дать противнику застигнуть себя врасплох. Во время наших бесед он не пользовался никакими записями. Он все держал в голове – и цифры, и имена, и географические названия, которые, большей частью, с трудом поддавались запоминанию.
За время моего пребывания в Китае, то есть в период с 1929 по 1931 год, я около десяти раз беседовал с товарищем Зорге. Он был жизнерадостным человеком, не дававшим трудностям одержать
