– Пять тысяч, – твердо сказал он. – Дальше.

– «Блефует», – подумал Домба, но что-то кольнуло его под лопаткой.

– Пять тысяч, дальше, – вслух вымолвил он, и почему-то стало ему не до ликования. «Неужели у кого-то три туза?» – пронеслась шальная мысль.

– Семь тысяч. Дальше, – нарушил тишину Эдишев.

Арон вновь уставился в свои карты, как будто до этого их не видел или боится, что ошибается. Он долго всматривается в тщательно скрываемые от соперников карты. В это время Зайнди пнул Домбу и пользуясь моментом «рисанул» ему свои карты – два туза.

– Десять тысяч, – произнес страшную сумму Арон, – дальше.

Докуев в шоке… В колоде только четыре туза и джокер. Если у Зайнди два туза, то вероятность трех тузов у Арона мала… Но как быть?… Неужели? Глаза Домбы в смятении, руки вновь дрожат, по телу озноб, и что-то сильно давит меж лопаток и в правое плечо.

– Покажи карты, – прошептал Зайнди на чеченском.

– Замолчи! – рявкнул Арон, и вдруг он достал из-под стола пистолет и грузно положил рядом с собой. – Еще одно слово… – пригрозил он. – Это большие деньги, и честная должна быть игра.

Не думая, а просто испугавшись оружия, Домба тихо вымолвил:

– Десять тысяч.

Он хотел сказать «вскрываю», но замешкался, и Зайнди опередил его.

– Я тоже – десять. Дальше.

– Я хотел вскрыть, – вяло возмутился Домба.

– Как вскрыть, если ход уже мой? – удивился Арон.

– Надо было сразу сказать, – поддержал приезжего Зайнди.

– Ты просто не дал мне договорить, – чуть увереннее стал отстаивать свою позицию Докуев. – Я хотел вскрыть карты.

– Тебя никто не неволил, – усмехнулся Арон. – И после этого Зайнди сделал ход… Теперь моя очередь.

– Да, – вступился за Арона Эдишев.

Домба встрепенулся. Только сейчас он внимательно вгляделся в лицо и, главное, в глаза гастролера-картежника и обомлел: Арон был абсолютно трезв, несмотря на изрядно выпитое спиртное, и весь его вид выражал хладнокровие и уверенность.

– Я говорю пятнадцать тысяч и передаю ход тебе, – ткнул небрежно тремя своими картами Арон в сторону Домбы. – Теперь можешь вскрыть или дальше пустить игру. Только выложи пятнадцать тысяч рублей… Ты все записываешь, Зайнди?

– Конечно. Это ведь документ, свидетельство, так сказать.

– Я-я-я не играю, – вымолвил с нескрываемой дрожью в голосе Докуев. – Я бросаю карты.

– Да ты что? – дернулся Зайнди. – Хоть раскройся.

– Это его право. Может, не вскрывая бросить карты, – твердо пояснил Арон.

– Что у тебя? – не выдержав спросил Домба, исподлобья злобно вглядываясь в лицо Арона.

– Какое теперь это имеет значение… Хм, – усмехнулся приезжий. – Ты ведь бросишь свои карты, ты проиграл.

– Вскройся или лучше дальше дай ход, – на чеченском просил Зайнди.

Теперь за непонятный язык Арон никого не одергивал.

– Я прошу тебя, Арон, покажи свои карты, – взмолился снова Домба.- Я проиграл. Просто покажи, что у тебя на руках.

– Нет, – твердо ответил Арон.

– Тогда я играю! – взбесился Домба. – Пятнадцать тысяч. – крикнул он. – Я вскрываю. Три короля.

– Ты это записал, Зайнди? – вытянулся Арон к записям – А у меня три туза. – И он небрежно бросил на королей Домбы свои карты. – Я думаю, что на сегодня хватит… О-о-о-й, – потянулся он, смачно зевнул. – Ну и игра! Просто класс! Зайнди, посчитай ваши долги.

Арон громыхнув стулом, встал, умелым движением сунул пистолет под поясницу, прикрыл рубашкой.

Докуев дрожал в злобе и бессилии. Он рванулся к маленькому столу, взял недопитую Ароном бутылку водки и прямо из горла сделал несколько глотков.

– Так это не водка – вода! – вскрикнул он.

– Ну и что? – невозмутимо ответил Арон, – мы что взяли обязательство пить водку?

– Так может, и карты…? – на полуслове замер Докуев.

– Карты настоящие, можешь проверить, – с насмешкой парировал Арон. – Так сколько вы мне должны, Зайнди?

– Домба должен сорок восемь тысяч рублей, а я…, – продолжения Докуев не слышал. В безумии сжал голову, за две игры он проиграл шестьдесят четыре тысячи.

До машины Домбу провожал Зайнди. Уже светало. Чуточку просветлел восток, на чисто-лиловом небосводе меркли звезды. С Карпинского кургана, где сейчас находился Домба, отчетливо раскрылась панорама утопающего в темной зелени Грозного. Блестящей змейкой через весь город извивалась Сунжа, по широким проспектам ровными рядами горели ночные фонари. Город пробуждался, со стороны Старопромысловского шоссе доносился гул мощных моторов.

– Домба, ты не задерживайся с расчетом, – сочувственным голосом говорил Зайнди, открывая услужливо дверь машины перед проигравшим другом. – После трех дней начнут капать проценты…, сам знаешь картежный долг – святое… Только ты не волнуйся, в следующий раз тебе повезет. Ну, не переживай, видимо, так было предписано Богом.

От горечи и обиды, Домба, даже не мог смотреть в сторону Эдишева, однако кощунственность последней фразы окончательно взбесила его.

– Зайнди, – с белесой пеной в уголках рта, прошипел в лицо шулера Домба. – Не думай, что Бог будет всегда писать под твою диктовку.

– Что ты хочешь сказать? – вяло возмутился Зайнди.

– Посмотришь! – Докуев с силой прихлопнул дверь машины. Он теперь прекрасно осознавал, что Зайнди намеренно втерся к нему в друзья-товарищи и, воспользовавшись услугами такого же мошенника, ловко обчистил его.

Конечно, крупный проигрыш бесил Домбу, но это было не главное, ему было до ужаса обидно, что какой-то проходимец, манерами, повадками и даже внешне схожий с ним, его же методами – цинизмом, коварством и вероломством – сумел его окончательно одурачить, унизить, обокрасть.

«Нет, я этого так не оставлю» – решил он, и спонтанно, прямо по дороге в город, выработал очень простой и привычный план противодействий.

В первую очередь он поехал к Мараби. Именно отсутствие верного нукера привело его в логово нечестивцев.

«Если бы Албаст накануне вечером не вступил в спор с Мараби, то ничего бы не произошло», – оправдывал свои действия Домба, звоня на рассвете в свою, тайно от семьи купленную для похотливых утех квартиру, где также проживал Мараби.

– Мои дети с жиру бесятся, – констатировал Докуев горькую правду разбуженному молодому человеку. – А ты мне нужен… К тому же, как-никак, ты мне тоже не чужой – родственник, однофамилец. Собирайся, у нас много дел.

От необузданного возбуждения Домба даже не чувствовал усталости и сонливости. Дома он тщательно выбрился,