Албаст двинулся к выходу, но у дверей задержался, переминаясь с ноги на ногу, изображал вновь удивительную для его возраста покорность.

– Что еще? – уставился на него отец.

– Дада, дай на карманные расходы, чуть-чуть.

– Это сколько?

– Ну, хотя бы две тысячи.

– Чего -о-о? Так такие деньги и в карман не поместятся.

– Не ори, старый! – вступилась вновь мать. – Ему жениться пора, девочкам цветы купить надо.

– Так что он хочет клумбами цветы покупать? Да и зачем столько этих веников дарить?

Как ни кричал Домба, а кроткий вид сына сломил его скупость и «дремучую невоспитанность». Следом, правда, другим методом пошла в атаку жена. Выяснилось, что Докуевские женщины завтра, и не позже, срочно должны вылетать в Москву для проведения дочерям косметических операций.

После недолгих и безуспешных для Домбы баталий, он вновь полез в сейф. Отдавая жене крупную сумму, он из кармана достал потрепанный червонец, положил сверху.

– С тебя, как с пенсионерки, много не возьмут, так что и себе заодно сделай операцию – может, хоть на старости похорошеешь.

Домба ожидал крика, но Алпату понимающе улыбалась.

«Неужели еще хочет?» – едва подумал Домба.

– А на стройку дома? – тихо потребовала она.

– Что-о?… Ты думаешь, что у меня сейф бездонный.

– Себе я ничего не прошу. Все для блага семьи, так что не скупись… Небось, когда сучек обхаживаешь, деньги не считаешь, а передо мной над каждой копейкой трясешься.

– На, убирайся, – ворчал «обескровленный» Домба, но вслед за матерью в кабинет рвался младший сын – Анасби.

– Пойди позови Мараби, – приказал ему отец. – После этого будет твоя очередь к сейфу.

Мараби не нашли, или его вовсе не искали. Пока Домба отсчитывал свой долг, оба сына, получив крупные суммы, умчались по личным делам. Домба сам водить машину так и не научился, и пришлось ему в полночном городе нанимать такси и ехать в темное захолустье пригорода Грозного. В сенях знакомой блат-хаты – с виду ветхого частного дома – он заметил много пар обуви, однако в комнате, куда его проводили, находились только Зайнди и Арон. Картежный стол был чист и гладок. Рядом, на маленьком столике, громоздились разнообразнейшие закуски и напитки – от заливного языка с икрой – до виски и чешского пива. По стойким слоям дыма было видно, что Докуева давно ждали. Вся обстановка и убранство комнаты способствовали игре в карты. Жгучий азарт манил Домбу к столу. Однако он пересилил себя, бросил большую пачку денег на стол и, сухо попрощавшись, вышел. Его провожал Зайнди. Уже на улице он вкрадчиво, доверительным шепотом вымолвил:

– Я бы на твоем месте попытался отыграться. Что ты этому цыгану такую сумму без борьбы уступаешь? Здесь и стены родные помогут. Да и я подыграю тебе. Если выиграешь – потом поделишься.

– А если вновь продую?

– И тогда я буду в доле. Отпусти такси. Мой сын тебя отвезет.

Домба задумался, совсем тяжело ему стало. С одной стороны, страх, а с другой – жажда мести. А главное, главное – была неописуемая страсть к игре, он просто рвался к картам, он мечтал окунуться в сигаретный дым и с замирающим сердцем раскрывать осторожно, по одной столь противные и дорогие кусочки картона.

– У меня нет с собой денег, – последний, жалкий аргумент выдвинул Домба.

– Так я дам, и можно, как в прошлый раз, в долг. Мы ведь свои. Давай этого черномазого разденем!

В комнате Зайнди продемострировал Домбе и Арону двадцать новеньких, запечатанных колод карт. Перед игрой стоя выпили несколько рюмок спиртного. Чеченцы пили свой коньяк «Илли», Арон залпом осушил полный стакан водки, запил пивом, не закусывая стал курить.

– Я не переношу дым, – возмутился Домба, цепляясь за последнюю надежду, покинуть этот дом.

– Да-да-да, – засуетился Зайнди, – больше не будем.

Из соседней комнаты принесли вентилятор. Пока его устанавливали, Арон рассказывал какие-то анекдоты; его смуглое, ширококостное лицо расплылось в улыбке. Жажда реванша кипела в Домбе, он рвался в бой, первым сел за картежный стол.

Привычными движениями Зайнди раскрыл запечатанную пачку, ровно растасовал колоду, бросил карты посредине стола. Все еще улыбающийся Арон небрежно срезал их, и Зайнди стал сликовать карты перед партнерами. На втором круге Домбе выпал туз.

– Хорошая примета, – по-чеченски сказал Зайнди, передавая Докуеву колоду для первой прокидки.

В руках Домбы карты дрожали, он не мог их толком разметать. Оба партнера это видели, сочувственно (или презрительно) переглянулись, но промолчали.

Первоначально ставка равнялась десяти рублям, игра шла с переменным успехом. Под столом Зайнди иногда постукивал ногой о ногу Домбы, как бы взбадривая или наоборот сдерживая в игре, создавая ощущение единения в борьбе с чужаком. В особо напряженных моментах он пару раз мельком показал свои карты Докуеву и даже бросил реплики полушепотом на чеченском языке. После чего Арон бросил карты и возмущенно воскликнул:

– Я не буду с вами играть! Вы в сговоре против меня!

Докуев был в растерянности, Эдишев извинялся, уверял, что больше такого не будет, а под столом все постукивал по ноге земляка. Домбу эти подстольные контакты раздражали, и он не знал, как на них реагировать. В конце концов он просто сел полубоком, в недосягаемости от конечностей подсказчика.

К раскрытию пятой колоды карт появляется явный выигрыш Зайнди, Домба при своих первоначальных интересах. И тут Эдишев поднимает ставку до четвертной. Следом две крупные секи, разыгрываемый банк значительно возрастает, и уже Домба в порыве азарта поднимает ставку до полтинника, потом до сотни рублей и с явно сильной картой на руках уносит кряду два куша.

– Да-а, сегодня твой вечер, – огорченно бросает Арон, он явно проигрывает раз за разом, ему карта не идет, а пару раз, когда он блефовал, Зайнди подлавливал его на этом приеме.

После этого и Домба стал идти на риск, смело отзывался на любой вызов соперника. Азарт полностью захлестнул его сознание, карта шла стабильно хорошо, и он раз за разом уносил куш, и усиливая давление, поднимал ставку, доведя ее в последней секе до двухсот рублей, и выиграл. Арон поднимает руки, прося перерыва, оба партнера умоляют Докуева позволить курить. Фаворит игры сжалился над партнерами-соперниками.

Картежники, как хищники, едят много, жадно. По-прежнему чеченцы чуть-чуть пригубляют коньяк, гость опрокидывает в рот полный стакан водки. Потом долго, смакуя, пьют свежеприготовленный обслугой крепкий чай- чефир. Говорят очень мало, просто реплики о еде, каждый в напряжении, думают о своем. Докуев подсчитывает