столько в мастерстве, сколько в везении и в психологической стойкости духа. Раз за разом все проигрывались, и в итоге за картами оставались только Домба и Зайнди, и почти всегда Докуев побеждал. Правда, выигрыш был ничтожен, да к тому же, как обычно, Домба расплачивался за обслугу и трапезу картежников. Как бы там ни было, Домба все больше и больше поддавался картежному соблазну и не раз ловил себя на мысли, что не только днем, но даже ночью ему стали грезиться карты, и как он выигрывает крупный куш. Вполне осязаемо немолодого Докуева стал засасывать картежный азарт. И в это время кто-то из старых знакомых подсказал, что Эдишев – дрянь, и его временные проигрыши и лесть – просто обман, приманка. Докуев и сам это чувствовал, но бешеный азарт, радость выигрыша толкали его в компанию картежников. Однако у него хватило разума предупредить своего верного нукера – Мараби. Дело в том, что Домба будучи трезвым, до очередного кутежа, просил Мараби, чтобы он в указанное время отрывал хозяина от любого, самого восхитительного дела. Бывало даже так, что Мараби вырывал Домбу из объятий девиц. Докуев пытался пинать, прыгать, приказывать, но верный нукер превращался в строгого блюстителя нравственности, и пожилому Домбе ничего не оставалось, как беспомощно махать конечностями в охапке дальнего родственника.

Те же действия предпринимал Мараби и во время картежных игр. Однажды Эдишев не выдержал наглости Мараби и рявкнул:

– Что ты себе позволяешь, щенок! Пошел прочь!

Волчьей яростью блеснули глаза Мараби, желваки забегали по щекам.

– Кто щенок, а кто шелудивый пес – неизвестно, – сухо выговорил молодой человек, – но он, – Мараби кивком указал на Докуева, – больше играть не будет.

– Подожди еще полчаса, погоди немного, – нервно взмолился Домба.

Однако нукер подхватил его под мышки и потащил из-за стола. В это время из соседней комнаты появились два верзилы, загородили дверь.

– Уйди, оставь меня, – дернулся Докуев.

Еще сильнее сжал его Мараби и громко и ясно выговорил:

– Я на службе, и больше он играть не будет. Расступитесь.

Вслед за этим, наступившее недолгое молчание нарушил Зайнди Эдишев.

– Выпустите их, – тихо приказал он.

Мараби обернулся к картежнику.

– А что, они без твоего указа могут и не выпустить нас? – ухмыльнулся он. – Пусть попробуют.

Злая щель пролегла на лбу картежника, но он промолчал, и буквально через день вновь объявился возле винно-коньячного комбината, и как ни в чем не бывало шутил с Домбой, по-дружески здоровался с Мараби.

Снова они друзья, снова карты, девицы, кутежи. Пару раз в их компании появляется друг Эдишева – картежник-гастролер – какой-то грек, а может, армянин – Арон. У него Домба также с легкостью выигрывает небольшие суммы… И вот наступила та злополучная пятница. Домба, Зайнди и еще какие-то друзья-нахлебники мчатся на двух машинах на турбазу «Беной» в урочище реки Хулло. К вечеру разгоряченная компания, с подсказки Эдишева направляется за четыре сотни километров в Пятигорск. Сходу попадают в какой-то кабак с цыганами на окраине города-курорта и, о чудо, неожиданно встречают друга – Арона. Грек баснословно щедр. Вновь разгул, спиртное, песни, танцы; просыпается Домба в постели с красавицей. К обеду друзья вновь встречаются за роскошным столом, долго наедаются, похмеляются, и вдруг вся сервировка исчезает и появляются карты. Играют весь остаток дня, всю ночь до четырех утра. Игра самая простая по сути – сека, и самая тяжелая по психологии поведения человека.

Докуев проигрывает всю наличность, золотые наручные часы и играет уже в долг. Спасительной палочки-выручалочки – Мараби рядом нет, как и второй шофер, он помещен в другой гостинице, в центре Пятигорска.

В воскресенье, в девять утра, Докуев дома. Всю обратную дорогу он молчит, Эдишев остался в Пятигорске, вроде он был пьян и ничего не соображает. За Домбой долг в двенадцать тысяч рублей, всего он проиграл около шестнадцати тысяч. Это стоимость трех машин «Жигули», он в ярости.

Мараби ничего этого не знает, отпрашивается до вечера, съездить домой, в Ники-Хита. Домба заваливается спать под свирепые упреки жены, и те же упреки будят его вечером. Он весь в поту, в спальне жара несусветная. Тело, как обвислый мешок, голова свинцовая, первая и единственная мысль – картежный долг.

Только в ванной, под прохладным душем он приходит в себя и даже улыбается. Он рад, что хоть так отделался. Конечно, двухмесячный труд – коту под хвост, но зато он осознал горечь расслабления и соблазн порока. Все: Мараби отвезет долг, и конец всякому распутству и общению с дерьмом! И надо же на старости лет на такую удочку попасться? Ну ничего, Зайнди, ты у меня еще получишь… От всех этих мыслей у Домбы аж настроение поднялось, он еще долго плескался под прохладными струями, пока жена не стала стучать в дверь ванной.

– Эй, старый! Ты что там, уплыл что ли, или тебя водой унесло? Все грехи все равно не смоешь – выходи, пора ужинать.

В другое время муж стал бы огрызаться на несдержанную жену, но сегодня это все как праздник, как избавление от тяжкого кошмара. Впервые за последнее время Домба был рад инициативе жены, и ему как никогда ранее стал мил семейный уют и покой. Из настежь раскрытой вентиляционной форточки он слышал, как младшая дочь спросила у матери:

– Какую сервировку?

– Третью, – скомандовала Алпату.

«Ну и слава Богу!» – подумал Домба.

Дело в том, что Алпату, где-то насмотрелась или прочитала (правда, читать она толком не умела), а может, услышала, что в приличных домах хотя бы раз в неделю вся семья ужинает, собравшись вместе. В семье Докуевых такой вечер был обозначен в воскресенье. Готовились самые разнообразные и изысканные блюда, с утра Алпату и дочери закупали в огромных количествах всякую деликатесную снедь на базаре, с обеда от двух прометеек исходили ароматно-пряные, жирные запахи, и с сумерек это все долго и чинно поглощалось.

Иногда на это мероприятие приглашались разные персоны, в зависимости от степени важности гостей и сервировался стол. Так, если планировалось появление особо важных «товарищей» (в их число входило высшее руководство республики, разные кладовщики – уровня Домбы и, конечно, возможные сваты), то сервировка стола – номер один. Это значит самая дорогая, изысканная европейская посуда и старинные приборы из чистого серебра, рюмки ручной работы. Такая сервировка – раз-два в году. А в основном применяется форма два. Это тоже довольно дорогая посуда, заморский хрусталь, серебро. Но все это классом и главное стоимостью