Шрифт:
Закладка:
– Алпату, в тебе чувствуется благородная кровь! Природный вкус!
– А сколько ума! А галантность!
– А как она воспитала детей?!
– Да! В наше грязное время твои дочери просто ангелы!
– И как ты справляешься, бедная?! И дом, и стройка, и базар, и дети!
– А как ты щедра и благотворительна! Даже в автобусе об этом говорили!
– В каком автобусе? – не могла больше скромничать Алпату.
– В зеленом, рейсовом.
– Да что там автобус! Вот у нас в микрорайоне, на похоронах, покойника забыли, горе не помнили – тебя восхваляли!
– А как мечтают за дочерей посвататься!
– Кто? Где они? – восклицала Алпату.
После такой или аналогичной сцены погашались не только долги, но даже выдавался щедрый аванс. А мужу говорилось:
– Это только ты меня недооцениваешь, дурой считаешь. Вон пойди послушай, что умные люди говорят.
– Какие люди? – ухмылялся муж.
– Вон, хотя бы наши строители.
В пол летит посуда.
– Ах, ты старая дура, дрянь… Ты снова им аванс выдала, ведь они неделю пьянствовать будут.
Алпату не сдается, попрекается справедливость. На крик сбегаются дочери.
– Дада, – кричит старшая дочь Курсани. – Твоя скупость нам осточертела.
– Да, – поддерживает ее младшая – Джансари. – Каждой
копейкой нас попрекаешь! В лохмотьях ходим.
– Как в лохмотьях?! – кричит отец. – От ваших тряпок дом распирает.
– Это все старье, – не сдаются дочери. – Из моды вышло.
– Так вы хотите, чтобы я моду развивал?! Пуговку с верху на низ перешивают и таким дурам, как вы, новую моду придумывают.
– Теперь и мы дуры? – ахают дочери.
– Хватит, – вступает с новыми силами мать. – Ты мне жизнь испоганил, так теперь и дочерям решил?
Под дружным женским натиском Домба сдается, но ярость его держится несколько дней. В этот период все замораживается, в первую очередь стройка, и даже разорительные походы Алпату на базар. Правда однажды Докуев держался не несколько дней, а целых семь месяцев. Как только к власти пришел чекист Андропов, Домба, несмотря на верноподданность последнему, полностью заморозил практически законченное строительство особняка, и если бы генсек не умер, так бы и осторожничал винодел, несмотря на все причитания жены.
– Чего ты боишься? – кричала Алпату после приостановки строительства. – Вон у наших соседей дом на два кирпича выше – и не горюют. А мы, честные труженики, все живем по-холопски. Кто наших дочерей из этой нищеты замуж возьмет?
– Ничего, – усмехался муж. – Я тебя – уродину – тоже не из замка брал, в шалаше ютились. И на них найдется горемыка, соблазнится бедняга.
– Что ты хочешь сказать, изверг пришлый? Да я благородных кровей! Твои отцы у нас в пастухах были. Ты вспомни!
… Как бы там ни было – дом закончили. И хотя он выглядел внушительно, громоздко, чувствовалась в нем какая-то безвкусица, несуразность. Сторонний человек не мог понять этой контрастности, и только строители знали, где командовала Алпату, а когда появлялся на стройке Домба и все кардинально рушил, меняя в сторону аскетизма, но с прочностью. Так, прямо посередине двора, изящный мрамор переходил в монолитный железобетон; арматурный орнамент забора в сплошной металлический лист, живописный балкон, на котором по вечерам должны были восседать дочери, выслушивая арии поклонников, превратился в выпяченный карниз. Вместо подземного гаража на две машины в европейском стиле, с въездом прямо с улицы, появился обширный подвал. А окна, большие (чтобы видели с улицы внутреннее убранство) расписные из дорогого дерева, но между рам густая решетка, сверху стальные ставни. Вместо фонтана – чугунный кран. Вместо изящных, вечнозеленых клумб с розами и орхидеями – бурьян.
Юридически дом Докуевым не принадлежал. Как и два предыдущих, он был оформлен на дальнего родственника – внучатого племянника Домбы – некоего молодого человека по имени Мараби. К тому же все Докуевы были прописаны в двухкомнатной квартире, где отделившись от семьи, проживал еще не женатый тридцатичетырехлетний сын – Албаст.
То, что повзрослевшие дети не обзаводились семьями угнетало и Алпату и Домбу. Сыновья – Албаст и Анасби, слыли в городе завидными женихами, однако первый все выбирал пару подостойнее; и чтобы красивой была, и молодой, и из приличной по служебному положению семьи, и так «прославился» в своих поисках, что все «центровые» девушки шарахались от его ухаживаний, боясь попасть в разбухший список Докуевских невест.
Младший Докуев – Анасби – такой же привлекательный как старший брат, только в отличие от того, худой, стройный, о женитьбе вовсе не думал и сходу отвергал все попытки урезания свободы.
Дочери Докуевых – внешне противоположность сыновьям – жаждали замужества, однако годы шли, ухажеры появлялись, но кто-то их не устраивал, чаще же случалось обратное.
Вообще-то о них в городе ходили разные слухи, разумеется, не аморальные – Алпату их держала в узде, да и к тому же мало кто бы на них позарился, разве что из-за разнообразия впечатлений. Короче, не повезло бедняжкам: уродились они в мать. Такие же смуглые, костлявые, нескладные, словом, невзрачные.
А если учесть их чинность и чванливость, то у сталкивающихся с ними людей появлялось чувство отторжения, если не отвращение. И коли мать была высокой, то дочери низкие, и только одним они походили на отца – тонким, чересчур греческим носом.
Однако мать не сдавалась: наряжала дочерей во все заморское, цветастое, блестящее, дорогое. А драгоценностей – как на елке гирлянд.
– Ты еще им ноги золотом обвяжи! – злился на жену Домба.
– Мои дочери ног не демонстрируют, – не понимала укола жена.
– Если как твои – то лучше припрятать, – ворчал отец.
– Да, я сгубила себя и свои ноги, бегая вокруг тебя – собаки, – вскипала Алпату. – Конечно, я не потаскуха, за ногами ухаживать некогда, весь день у плиты стою, тебя закармливаю, чтобы ты ночью блядскими ножками любовался.
Домба сожалел, извинялся, но было поздно. Приходилось откупаться, и не просто, а основательно, не то в атаку могли пойти и оскорбленные дочери.
…Так дочери школу окончили, престижный вуз, по свадьбам и концертам на дорогой машине раскатывали, а проку нет.
– Обмельчала молодежь, – возмущалась ночью перед сном Алпату мужу. – Не может шедевра от подделки отличить… Забыли, что с лица
