следом, прямо на следующий день, точнее, в те же сутки, на блат-хату картежников заманили и Анасби. В тот день Докуев-младший отпросился со службы, чтобы проводить мать и сестер в Москву. В аэропорту он встретил Аслана, племянника Зайнди Эдишева, который попросил подвезти его до дома. По дороге заговорили о картах, к тому времени Анасби уже «вкусил» прелесть побед в азартных играх, и, поддавшись незатейливым уговорам нового друга, махнул рукой на службу и поехал играть, тем более что в городе объявился какой-то сильный игрок – профессионал, который, по словам Аслана, опасен пока не напьется, а после этого «продует» все до копейки. Однако сразиться с таким асом (это тоже со слов друга) великое дело, этим можно будет всю жизнь гордиться.

Здесь мошенники явно ошиблись. По их умозаключениям – все Докуевы «из одного теста сделаны», а младший Анасби – так совсем вырос на дармовых дрожжах. Однако это оказалось далеко не так. И хотя гены – неоспоримое предназначение личности, однако есть еще и внешние факторы, под воздействием которых формируются психические свойства человека. Домба и Анасби Докуевы были абсолютной противоположностью во многих чертах психологического восприятия действительности. Между ними, как водораздел характеров, стоял старший сын Албаст.

Конечно, было много общего – чисто Докуевского: это, например, весьма банальные алчность, жажда власти, карьеризм, вследствие чего все трое в довольно раннем возрасте приобрели «путевку в жизнь» в виде учетной карточки членов КПСС. Однако личностные судьбы определяли внутреннюю философию жизни каждого по-разному. Домба родился и вырос в страшную эпоху становления и развития советской власти на Кавказе, со всеми ее катаклизмами и уродством. Беспощадный гнет большевиков надломил его, и так он в этой сгорбленной позе и остался. Албаст был продуктом своего времени. Все детство, до десяти лет, он рос будучи дитем депортированных и прекрасно успел осознать, что такое жажда, голод и холод в пустыне Кара-Кумы. По несколько лет он носил одни и те же штаны, пока они не становились, как шорты, выше колен, а из-за всевозможных латок, из разного тряпья нельзя было определить, каков был первоначальный цвет штанов, да и были ли они вообще когда-либо штанами? В четырнадцатилетнем возрасте Албаст после обучения в казахской школе, а потом, в горной Чечне становится единственным учеником-вайнахом в грозненской школе. В русском языке он слаб, еле читает, по остальным предметам ситуация аналогичная, и классная руководительница – преподаватель русского языка и литературы – обращается к нему при всем классе: «Докуев, русский язык и русскую литературу тебе не освоить. Да я думаю, что тебе это и не надо, и чтобы не нарушать общий фон подготовки класса, я обязуюсь ставить тройки, а на мои занятия ты не ходи. Я не могу позволить так коверкать великий язык на своих уроках».

В тот первоначальный период возвращения вайнахов из ссылки, аналогичные сцены случались каждодневно: и в очередях магазинов, и в больницах, а на танцы или в кинотеатр «дикарей» вовсе не пускали. И дело не всегда ограничивалось простыми оскорблениями, часто все заканчивалось драками и поножовщиной. Но особенно сильно запал в память Албаста один эпизод. Как-то ехал он с матерью в трамвае. Алпату на русском говорила еле-еле, поэтому они общались в транспорте на родном диалекте.

– Что это за речь? – вскричала одна солидная женщина. – Как вы смеете в общественном месте болтать на непонятном языке.

– Совсем обнаглели, – поддержал ее мужчина. – Разносят здесь вонь и заразу.

– Пусть в горах на своих ишаках разъезжают.

– Да надо их обратно в Сибирь гнать!

– Нечего нашу Сибирь ими поганить, на Шпицберген их, и баста.

– Кондуктор! Остановите трамвай! Высадите их!

На полпути движение остановилось, и под не прекращающиеся, а наоборот, все возрастающие вопли возмущений и оскорблений Алпату и Албаст, как нагадившие на ковре котята, вылетели из транспорта…

Так что Албаст что почем знал. Это только позже, когда отец обогатился, занял плотно свою благодатную нишу, Албаст стал вальяжным, капризным, чопорным. Однако время от времени он невольно вспоминал годы своего неласкового детства и ущемленной юности.

Другое дело Анасби… Младший Докуев был на семь лет моложе Албаста. И хотя и он родился в Казахстане, тех тягот не помнил, был мал, а когда повзрослел, стал оценивать окружающий мир, вайнахи силой, упрямством или просто нахальством, пользуясь не только дверьми, но и окнами, а иногда и люком, – отвоевали себе место в трамвае грозненского общежития. И может быть, они еще ютились где-то на подножках или в хвосте вагона, стоя на одной ноге, однако перемещались с одной скоростью со всеми, а жадные, истерзанные взгляды впивались в далекий горизонт, и уже тогда, только-только став полноправными участниками движения, они считали, что трамвай – не транспорт, и надо стремиться к более маневренному средству передвижения… Позже выяснилось, что это чрезмерное рвение оказалось и счастьем и горем. А в целом свобода без берегов – просто лужа, а может, даже лажа – моча на асфальте…

Словом, хотя Домба и его сын Анасби и были односортными ягодками, они имели разные условия созревания, и поэтому один оказался вялым, но сладким, а другой – с виду сочным, но терпким. И думали картежные шулера, что вслед за отцом и сына они обставят, но оказалось совсем иначе.

У Анасби уже выработался профессиональный взгляд милиционера, и как известно, у преступника и его ловца психология нравов одна.

…После двух часов игры Анасби понял, в чем дело, к тому времени он уже прилично проигрался, но отступить без боя, просто так оставить себя в дураках он позволить каким-то шулерам не мог. К тому же он еще считал, что Аслан действительно играет в его пользу и никаким образом не связан с другими картежниками: Зайнди и Ароном.

– Мне надо быть на службе, – встал со стола Анасби. – Я там отмечусь и часа через два-три вернусь.

– В игре так не поступают, – возмутился Зайнди и как бы невольно повел взглядом в сторону поясницы Арона, где чуть уловимо поблескивал черным металлом пистолет.

– Я ведь сказал, что вернусь, – твердо отчеканил Анасби, – а в знак верности моих слов с вами останется мой друг Аслан.

Возвратился Анасби через четыре часа, ровно к десяти. Только теперь он предстал в милицейской форме, с кобурой на поясе. С собой он привез пятнадцать колод игральных карт.

– Я с ментами не играю, – скривил лицо Арон.

– Если тебя смущают погоны – то я сниму сорочку, – с усмешкой, хладнокровно