Улица соприкасается с небольшой площадью, элегантно украшенной опоясывающей ее стеной. Она ритмически структурирована обелисками, нишами и стелами с морскими и религиозными эмблемами в стиле раннего неоклассицизма. Такова была задумка Джованни Баттиста Пиранези, работавшего над этим проектом по поручению кардинала Реццонико, великого приора ордена. На маленькой пьяцце есть и портал со знаменитой замочной скважиной, отверстием, в которое идеально вписывается, в глубине овитой зеленью галереи, купол Святого Петра. Чуть дальше калитка ведет к приорату ордена с примыкающей к нему церковью Санта-Мария-дель-Приорато, тоже спроектированной Пиранези; в ее стенах располагается могила самого художника.

Монахом этой древней бенедиктинской обители был Гильдебранд ди Соана, позднее ставший папой под именем Григория VII и прославленный в веках совершенными им деяниями — как добрыми, так и преступными. В XII веке монастырь перешел в руки тамплиеров, воинствующих рыцарей, о чьем печальном конце я планирую сейчас рассказать. Два столетия спустя монастырь был передан рыцарям Родоса, чтобы впоследствии превратиться в резиденцию великого приората рыцарей Мальты. Церковь — это единственный объект, который Пиранези, выдающийся рисовальщик и гравер, скажем так, "построил". Сама по себе она не особенно интересна, а вот пространство вокруг нее весьма гармонично: тщательно ухоженный сад, линии зданий, колодец тамплиеров, восходящий к XIII веку. Здесь можно ощутить вибрацию времени, его ауру и аромат. В этом месте проще простого представить, каким магическим казался город в ту далекую эпоху, когда на него глядели с головокружительной высоты: долина внизу, лента реки, многочисленные колокольни, купола и холмы, закрывающие обзор к востоку.

Третье место, имеющее отношение к памяти рыцарей-тамплиеров, — это церковь Сант-Онофрио на склонах Яникула. Она относится к XV столетию, но много раз перестраивалась; там похоронен Торквато Тассо, проведший последние годы своей жизни в тесной келье расположенного рядом монастыря. Там же находится и посвященный поэту музей, где хранятся манускрипты, маленькие реликвии, а также тот самый лавровый венок, которым великого поэта увенчали на Капитолии. Весь этот комплекс находится под защитой ордена кавалеров Санто-Сеполькро ди Джерусалемме[62] тоже рыцарского.

Это место, как и предыдущие, обладает особой атмосферой и удивительным очарованием, нисколько не утраченным с течением времени, что ощущали все посетители, в том числе и самые прославленные из них. Гете написал трагедию "Тассо" после того, как побывал там, где поселился итальянский поэт. Шатобриан, находясь в сильнейшем эмоциональном возбуждении от окружающей обстановки, написал в своих "Замогильных записках":

Если мне выпадет удача окончить дни свои здесь, то я уже договорился о том, чтобы мне выделили в Сант-Онофрио комнатку, смежную с той, где умер Тассо. В свободные от посольских обязанностей часы, сидя у окна, я продолжу мои "Записки". В одном из самых прекрасных мест на земле, среди апельсиновых деревьев и зеленеющих дубов, видя перед глазами каждое утро Рим, приступая к работе в пространстве между смертным ложем и могилой поэта, я буду призывать гений славы и злой рок.

В стенах церкви и других помещениях комплекса хранятся ценнейшие предметы и произведения искусства, но я хотел бы повторить, что важнее любых материальных артефактов воздух, которым там дышишь, внутренний дворик, портик, крытые галереи-амбулакры, гробницы в склепах… Например, та, что принадлежит маркизу Йозефу Рондинину, "римскому патрицию", для которого был изготовлен любопытнейший монумент: сделанный в реалистической манере скелет обнимает саркофаг, предназначенный принять вскоре прах самого заказчика.

Даже в условиях жесточайших, яростных битв ощущение мира и гармонии этих мест успокаивало людей, залечивало их раны. В 1849 году, когда доблестная Римская республика стояла на краю гибели под пулями артиллерии французской армии, было предложено расплавить один из колоколов церкви, так называемый колокол Тассо, чтобы превратить его в пушку. Однако, несмотря на тревогу за исход сражения, Гарибальди отдал категорический приказ оставить колокол в неприкосновенности в знак глубокого уважения к поэту и признания сакрального значения территории этого монастыря.

То, что собой представляли для каждого из нас рыцарские ордена, отражает прежде всего не столько история, сколько долгое и грандиозное эхо этого феномена в литературе, начиная с цикла о короле Артуре и его всепобеждающем мече, рыцарях Круглого стола и возлюбленных Ланселота. Почитаемая всеми могила Тассо напоминает нам о том, что поэма "Освобожденный Иерусалим" на протяжении нескольких столетий воспринималась в качестве ключевого ориентира, точки отсчета европейской культуры, причем как образованными слоями, так и народными массами.

Поэма повествует о волшебных и благородных деяниях, рыцарях и дамах-воительницах, об авантюрах и погонях, о бегстве и любви. Переведенная на множество языков, поэма "Освобожденный Иерусалим" была очень дорога сердцу барочных поэтов, превозносилась романтиками, вдохновляла многих художников, граверов, кинорежиссеров (Энрико Гуаццони, Карло Людовико Брагалья). В свою бытность в Риме Леопарди до слез растрогался у гробницы Тассо. Шатобриан, помимо уже процитированного отрывка, в письме к госпоже де Рекамье от 21 марта 1829 года признавался: "Вчера, в промежутке между двумя голосованиями по выбору нового папы, я отправился в Сант-Онофрио… Какое пленительное одиночество! Какое счастье отдыхать в окружении фресок Доменикино и Леонардо да Винчи! Хотел бы и я покоиться там, уже ничто не соблазнит меня так же сильно".

Всего за пару десятилетий до Торквато Тассо Лудовико Ариосто затронул ту же тему, воспев похожие приключения в своем "Неистовом Роланде", одном из литературных шедевров эпохи. Ариосто и Тассо сплетают сюжетные линии вокруг войн между христианами и сарацинами во времена Карла Великого (у Ариосто) и Первого крестового похода, ведомого Готфридом Бульонским (у Тассо). Даже когда рыцарство практически исчезло, миф о нем выстоял, о чем с большой прозорливостью в свое время догадается Сервантес, автор книги, в которой "хитроумный идальго", обуянный рыцарскими идеалами, провозглашает самого себя "дон Кихотом".

"Рыцарство" в средневековом значении не стоит смешивать с кавалерийскими военными соединениями, типичными для любой армии со времен седой древности. На практике это понятие[63] является сложносоставным, в нем фиксируется как буквальный, так и символический смысл. В аристократическом обществе лошадь — это знак принадлежности к сословию и важный символ, но рыцарство — инструмент силы, власти и богатства, преобразующий профессию в совокупность этических императивов.

Невероятная история тамплиеров начинается промозглым осенним днем 27 ноября 1095 года, когда папа Одон де Лажери, француз, правивший под именем Урбана II (историки оценивают его как истинного преемника Григория VII), закрывал Церковный собор, созванный им в центре Франции — в Клермоне, что в провинции Овернь. Церковь упрямо, можно сказать, "отчаянно" пыталась реформировать саму себя;