были, как и сегодня, намного продолжительнее дней. Если на небольшом удалении от тропиков «пеликозавровый» способ обогрева был оптимален, то в бореальных широтах его преимущества временами оказывались, видимо, почти незаметны. Правда, остальные современники «пеликозавров» с разогревом справлялись еще хуже, и все же даже в перми «метод парусной терморегуляции» не был оптимален. Пока жертвы оставались более зависимы от температуры окружающей среды, это не создавало трудностей, но по мере того, как на смену примитивным анамниям и рептиломорфам приходили сами «пеликозавры» и их крупные и медленно остывающие сородичи или имевшие также неплохой метаболизм парарептилии, парус переставал быть полезным.

Наконец, парус сильно ограничивал гибкость позвоночника — лазать с таким «по горам и взморьям» было сложновато, да и бегать особо не получалось. Кстати, здесь, может быть, уже кроется одна из причин поиска новых типов локомоции: имея огромные выросты на спине, «пеликозаврам» уже сложно было изгибаться синусоидой. Для животного достаточно крупного это не проблема — врагов у него не так много, на случай нападения у него есть масса и мощные челюсти. Но крошкам на челюсти и массу рассчитывать не приходится — им гораздо важнее мобильность и подвижность. К тому же наличие жесткого паруса и малоподвижного позвоночника осложнило бы «компактное» размещение в яйце эмбриона. Новорожденным «пеликозаврикам» парус и не помог бы: даже при развитом парусе они не могли бы оставаться достаточно активны ночью — малый размер даже при быстром нагреве не позволил бы им сохранять высокую температуру долго. Площадь их тела относительно массы была много больше, чем у их крупных родителей, и испарение было сильнее — какой тут парус. Сами паруса у молодых «пеликозавров» были крошечными, и лишь с возрастом они развивались в гигантские гребни. Перед «пеликозаврами» стоял насущный вопрос: как провести детство так, чтобы сохранить жизнь и не попасться ночью в зубы какому-нибудь взрослому сородичу с его «солнечной батареей» на спине. Конечно, они могли предпочесть нежиться в лучах дневного солнца и только по мере взросления переходить «на темную сторону», но так как они были все-таки еще сравнительно невелики, а влаги потребляли много, жизнь в ярком свете была для них не самой комфортной. Еще один вариант — освоение именно тех территорий, которые для малоподвижных взрослых недоступны: деревья и горные кручи. Недоступность горных склонов для взрослых «пеликозавров» к тому же вызывает большие сомнения. Образ «диметродона на скалах», пожалуй, один из самых хрестоматийных, часто повторяемых палеоиллюстраторами. В палеоискусстве это что-то столь же узнаваемое и незыблемое, как Мадонна с младенцем в христианской живописи. Иногда паруса «пеликозавров» даже считают формой приспособления именно к жизни в горах. К тому же пребывание на деревьях и недоступных горных отрогах наверняка было не самым комфортным времяпрепровождением. Неравенство сил взрослых и детенышей, вероятно, также подталкивало, уже на этой стадии эволюции, родителей к более интенсивной заботе о потомстве и защите отпрысков.

Постепенное распространение «пеликозавров», сложность охоты на себе подобных и истребление прежней добычи заставили некоторых из них задуматься об альтернативной диете. Не только среди «пеликозавров» появляются первые «профессиональные» травоядные позвоночные, но они, повторю, были одними из самых успешных. Достижение огромнейшего масштаба — о том, кто, собственно, ел листья растений (не семязачатки и спорангии) до пермского периода, мы почти ничего не знаем. Кто-то их, несомненно, ел. Возможно, гигантские многоножки, артроплевры (известны погрызы на листьях карбоновых растений), но в целом особо большого количества желающих питаться «вот этим вот зеленым» в палеозое не наблюдалось.

Конечно, все познается в сравнении: палеозой — это пока не царство гинкговых и хвойных, которым будет мезозой (вплоть до мелового периода). Напомню, как уже давно показали эксперименты Калугиной Н. С., не то что переварить лист гинкго, но и заставить его разлагаться не так-то просто (именно засорением листьями гинкговых Калугина объясняла странность некоторых пресноводных озер мезозоя с четким расслоением: кислородолюбивые организмы сверху, застойные воды — снизу). Так вот, растения, царствовавшие в палеозое, это еще не гинкго, они разлагаются более или менее нормально, но это вовсе и не покрытосеменные с их мясистыми сочными листьями, которые распространятся только в меловой период (то есть в последний период мезозоя). Растения палеозоя тоже не подарок: мини-тоннели, прогрызенные насекомыми в листьях растений, появятся только с распространением покрытосеменных, до того же насекомые (например, тараканы) предпочитали пережевывать растительный корм, уже частично переваренный динозаврами (то есть их помет)[153].

Родичи наших предков все же успешнее большинства остальных животных справились с нелегкой задачей овладения новым и не самым приятным видом корма. Помочь им в этом могли, во-первых, дифференциация зубов (произошедшая еще у их хищных предков) и освоение, точнее первые попытки освоения, жевания (по-настоящему жевать научились только триасовые маммалиформы, у которых появился вторичный челюстной сустав). А во-вторых, увеличение в размерах и инерциальная гомойотермия. Став гигантами и обретя способность поддерживать постоянную температуру тела (то есть активный метаболизм), они смогли часами переваривать палеозойское растительное меню. Но у них оставалась та же проблема, с которой столкнулись первые «пеликозавры» и с которой позднее встретятся архозавры — их детеныши были крошками, для которых растительная пища была крайне малопитательна. Как из этой ситуации выходили первые растительноядные архозавры, сейчас сложно сказать. Возможно, так же, как многие современные некрупные растительноядные: пуская собственную пищу по второму кругу (то есть используя копрофагию), а также лакомясь фекалиями взрослых сородичей. Также, возможно, некоторые из них по мере роста меняли пищевые предпочтения. Это, кстати, могло происходить и с уже вполне продвинутыми видами, даже динозаврами.

Сравнительно недавно вновь было выдвинуто предположение, что «живые танки» мелового периода, анкилозавры, были насекомоядны. Предположение это было выдвинуто исходя из особенностей строения их черепа, вернее, наличия в этом черепе хорошо развитых костей — пароглоссалий, на которые должен был опираться мощнейший язык[154]. Предположение красивое, однако для взрослого анкилозавра такая специализация едва ли была возможна (хотя они и обитали в местах, где общественные насекомые были распространены). Анкилозавры были, как правило, довольно крупными животными — сегодня специализированных насекомоядных даже приблизительно сопоставимого с ними размера мы не встречаем. Однако «в детстве и отрочестве» насекомые вполне могли обильно входить в их диету. Кроме того, хотя это предположение менее вероятно, мощнейший язык мог использоваться и взрослыми анкилозаврами как своего рода терка, замена малоподвижным челюстям. Меловой период — время их широкого распространения, а также время, когда динозавры «учатся жевать», то есть предварительно перерабатывать пищу в ротовой полости. У анкилозавров, в отличие от гадрозавров и цератопсид, не появляются выступы, создающие что-то подобное вторичному