отливала от легких, а насыщалась в них кислородом и оттуда поступала в мышцы и органы. Во-первых, зачем нужна сверхмощная кислота в желудке, если в нем нет никакой пищи, во-вторых, если мышцы страдают от кислородного голодания, то даже если у вас, как у всякой порядочной рептилии, белая мускулатура с малым количеством миоглобина, на переживающих кислородное голодание мышцах далеко не убежишь. Чем лучше мышцы и органы снабжаются кислородом, тем «лучше и веселее» жить, так что неплохо бы избегнуть случайного давления на легкие — отсюда, в частности, также следует появление «малоподвижного» типа работы легких и позже в дополнение к нему постепенное снижение подвижности спины.

Собственно, «птичьи» легкие малоподвижны (или можно сказать, что вообще неподвижны), и именно неподвижность и обеспечивает их хорошую работу. Отсюда, возможно, и еще одна интересная особенность архозаврового строения (связанная с необходимостью сохранять постоянное давление крови) — устройство пениса у тех видов, у которых есть что устраивать (большинство птиц все-таки от этой ненужной в быту детали избавились). У млекопитающих пенис насыщается кровью. Предкам птиц, осваивавшим «птичье дыхание», но еще не избавившимся от «рептильной» (точнее крокодиловой) сердечно-желудочной системы и транспортировки венозной крови к желудку, менять давление в этой сердечно-желудочной системе было себе дороже. У всех птиц, пенис которых сохранился, эрекция происходит за счет нагнетания в него не крови, а лимфы. Малоподвижная спина не позволяет использовать традиционный для более архаичных «завров» способ передвижения — изгибая тело синусоидой, появляется необходимость искать какой-то новый способ перетаскивать свою тушку с места на место — отсюда и эксперименты с разными способами локомоции в начале истории архозавров: удлинение конечностей, прыжки. Оптимальным для архозавров, не освоивших полет или жизнь в воде, оказывается бипедализм — в силу того, что они не сократили реберный ряд на животе и не образовали брюшную полость (да и не могли этого сделать из-за возможного давления на легкие, которое оказывали бы изгибы тела при сильной подвижности позвоночника). Итак, оптимальным для архозавров оказался бипедализм. У предков млекопитающих, как уже сказано, во- первых, все-таки редуцируется хвост, во-вторых (по мере дальнейшей эволюции от «пеликозавров» к существам более «продвинутым»), позвоночник становится подвижнее, что не способствовало их переходу к бипедализму, но помогло освоить другие способы локомоции. Почему у наших пращуров позвоночник становится гибким? Прежде всего, особого смысла в сохранении жесткости не наблюдалось. У нас с вами же всего одна дуга аорты, четырехкамерное сердце и не смешивающаяся венозная и артериальная кровь, так же дело обстоит у всех млекопитающих, даже у архаичнейших однопроходных. Видимо, это разделение выработалось очень рано. Я упомянул мельком выше, что наши предки были просто созданы для экспериментов с теплокровностью. Они сохранили влажную кожу, которая позволяла сбрасывать излишки тепла при помощи испарения. Но излишков испарения еще нужно как-то избежать, а как этого лучше достигнуть? Можно, например, проявлять активность в часы, когда солнце освещает землю не столь интенсивно, например ночью (как это делают летучие мыши). Но этого мало, даже если вы еще не освоили ночную жизнь, а предпочитаете дневную, часы наибольшей жары вам надо будет где-то переждать, лучше всего под землей — где темно и нет палящего солнца. А если проводишь много времени под землей, поневоле начинаешь приспосабливаться, и переход от жизни в подземельях к жизни ночью становится сравнительно простым. Отчасти показательно сочетание норности и ночного образа жизни, например, у птиц киви: изолированные на острове, где практически не было наземных хищников и основная угроза исходила от своих же «коллег» — птиц, они, возможно, сначала перешли именно к норному гнездованию, а лишь затем к ночной активности (впрочем, это только мое предположение).

Млекопитающие и сейчас несут в своем строении следы древнейших привычек к ночной жизни. У большинства из них в глазах только два типа рецепторов, отвечающих за восприятие цвета, тогда как у птиц их все четыре. Естественно — если сидишь в темноте, присматриваться к цветам особого смысла нет. Здесь хотя бы очертания окружающих объектов различить. Уже у однопроходных типов рецепторов, отвечающих за восприятие цвета, меньше, чем у птиц, — три. Даже сегодня, когда, казалось бы, мир принадлежит млекопитающим, они сохраняют древние привычки: около 70 % видов млекопитающих, обитающих в экваториальных лесах, ведут ночной образ жизни (для сравнения, ночью активны менее трети видов птиц). Наши прапращуры начали вести ночной или минимум сумеречный образ жизни очень рано. Крупные хищники начала пермского периода «пеликозавры» — диметродоны, как показало исследование их ископаемых останков (точнее, склеральных косточек в их глазах), явно были лучше приспособлены для того, чтобы «жить и творчески работать» в условиях слабого освещения (то есть ночью)[152]. А ведь глаз диметродона должен был проделать долгую эволюцию, чтобы приспособиться к ночному зрению. Переход к жизни во тьме начался еще раньше.

Так как ночью глаза становятся не самыми высоко информативными органами чувств, у синапсид, судя по строению их черепов, быстро развивается хорошее обоняние (возможно, оно было развито опять- таки уже у «пеликозавров»). Очень рано у терапсид появляются новые органы осязания — вибриссы. У современных, приспособленных к ночной наземной жизни, охоте на насекомых птиц, только что названных киви, совершенно независимо также формируются вибриссообразные щетинки, и у них же развивается обоняние, а ноздри перемещаются на конец клюва (а вот зрение эти птицы почти утрачивают).

Однако после перехода к ночной жизни перед холоднокровными существами встают насущные проблемы. Пока вы живете на экваторе и в других теплых местах, они незаметны, но как только вы перемещаетесь куда-то, где перепады ночных и дневных температур более существенны, то появляется вопрос, как, собственно, поддерживать активность, когда темно и особо не разогреешься? Первым решением вопроса был, возможно, «пеликозавровый» парус (которым пользовались и вышеназванные диметродоны): животное выползало из убежища незадолго до заката, быстро нагревалось при помощи паруса в лучах заходящего солнца и в течение короткой раннепермской ночи оставалось активным. Для хищника это было идеальным решением — его остывающая пища в ночи была неспособна к активному бегству, ему не требовалось почти никаких усилий, чтобы изловить и съесть кого-то вкусного. Также это позволяло подолгу бродить по мелководью, медленно охлаждаясь. Но решение это имело свои недостатки. Во-первых, такая система обогрева неплохо подходила для ранней перми, пока продолжительность суток (и следовательно, ночи) была невелика. Со временем вращение Земли замедляется, а продолжительность ночи увеличивается, ночным животным требуется аккумулировать все больше тепла. Во-вторых, и в пермскую эпоху продолжительность дня и ночи варьировалась в зависимости от широты и сезона, и ближе к полюсам ночи