Шрифт:
Закладка:
Соперничество между западными державами, жаждавшими получить влияние в Центральной Европе после войны, тайные соглашения между некоторыми из них и русскими эмигрантами, очень активными и решительно враждебными по отношению к Польше, ожидание победы контрреволюции в России — все эти мотивы оттягивали и даже закрывали решение, которое союзникам следовало принять относительно польских границ сообразно справедливости и материальным потребностям нашего государства.
Действительно, Верховный совет Антанты, подписывая 28 июня 1919 г. Версальский мирный договор, к сожалению, не зафиксировал границы Польского государства. В отношении его западного соседа они решили организовать плебисцит в Верхней Силезии и Мазурии; что же касается восточных границ республики, они даже не рассматривали эту проблему.
Понимание победившей коалицией капитального для нас вопроса было определено в резолюции комиссии Верховного совета по польским делам, датируемой 29 марта 1920 г.; в принципе, границы Польши должны были определиться по этническому принципу и за ней признавались лишь бесспорно польские территории.
На практике это решение вело к созданию маленького и уродливого государства, неспособного сопротивляться давлению двух военных империй, много веков стремящихся к завоеваниям: России и Германии. Оно упраздняло наши исторические права на востоке, не давало новому государству возможности обеспечить свою экономическую жизнь и оборону.
Поэтому неудивительно, что это решение было встречено польским народом с недовольством.
Но внутри этого народа тем не менее не существовало единодушного согласия относительно восточных границ республики. Начались дискуссии относительно того, какой должна быть Польша.
Для одних идеалов была эпоха Ягеллонов. Они мечтали распространить Польшу далеко на восток, даже дальше границы, установленной Андрусовским перемирием[91], за Двину и Днепр, включать Великие Луки, Вязьму, Брянск и Полтаву — или, по крайней мере, вернуться к границам до 1772 г.[92], используя такие средства, как автономизация и федерализация.
Другие требовали Польши меньших размеров, но этнически однородной и, значит, более сильной. Они не одобряли чрезмерной экспансии на восток.
Эта дискуссия и эта нерешительность подтолкнули польского солдата к действию. Найдя твердую поддержку в инстинктивном патриотизме в различных частях республики, он в 1919 г. пошел на восток, чтобы освободить его от большевистского ига.
Так они не только заявляли об исторических правах Польши на эти территории, но и пытались создать оборонительную зону, отделяющую нас от России, чтобы иметь возможность в будущем строить глубокий и гибкий фронт.
Освобождение Вильны в конце апреля 1919 г. и завоевание нашим оружием Литвы вбили первые столбы в нашу границу, а одновременно мы продолжали сражаться за обладание Львовом.
Эта граница была принята польским народом без сдержанности и дискуссий. Конституционный сейм 4 апреля 1919 г. единогласно одобрил решения и намерения главнокомандующего; этим голосованием он оказал моральную поддержку армии и побудил ее к действию.
К сожалению, польское общественное мнение, вследствие вышеизложенных причин, недолго сохраняло свое единодушие; оно разделилось по вопросу об устройстве присоединяемых восточных территорий и их отношений с матерью-родиной. Наша армия с конца 1919 г. стояла на Двине, Березине, Птыче, Уборчи, Горыни и Збруче, не обращая внимания на демаркацию, предложенную коалицией, то есть линию Керзона. Тут до нее донеслось эхо дебатов в сейме по поводу наших целей в войне, пустых дискуссий, которые затягивались, несмотря на слишком робкое вмешательство правительства.
Вследствие этого народ стал терять интерес к происходящим историческим событиям. Его первоначальный энтузиазм ослабел. Вообще, война теперь оставляла его холодным и равнодушным.
Армия быстро почувствовала эти перемены. Война против России, перестав быть общенациональной, стала для солдата чужой.
В этих условиях народ и армия, естественно, были сильно впечатлены ловким предложением немедленного мира, которое русский народный комиссар по иностранным делам сделал польскому правительству в конце декабря 1919 г., а советское правительство повторило в январе и феврале 1920 г.
Не вызывает никаких сомнений, и это повелось не сегодня, что немедленное заключение почетного мира выгодно обеим сторонам. Однако предложения Чичерина не были искренними. Они провалились, потому что с первой встречи не удалось согласовать место, где соберутся полномочные делегации. Польша сделала не очень удачный выбор в пользу Борисова, тогда как русские требовали столицу какого-нибудь нейтрального государства или Варшаву. Это разногласие по второстепенному, в сущности, вопросу положило конец начавшимся переговорам; русская делегация, вроде бы снабженная надлежащими полномочиями, ожидавшая решения в Смоленске, вернулась в Москву.
Эта тщетная попытка заключения Борисовского мира — под таким названием она осталась в истории — до сих пор сохраняет некоторую таинственность, в которую я не намерен углубляться и освещать здесь; но я должен подчеркнуть ее негативные последствия. В Польше и за границей наша официальная пропаганда не сумела предъявить факты, доказывавшие двуличие русских предложений. Польское общественное мнение не пошито, что Советы стремились к отсрочиванию, а не к устранению русско-польских разногласий.
В это время очень немногие из нас были в курсе лихорадочных усилий русского военного руководства по реорганизации их армии и повышению боеспособности красных дивизий. Нам не было известно о колоссальных закупках русскими военной техники, о деятельности по быстрому обновлению военной промышленности, разрушенной революцией, о спешной реконструкции путей сообщения в зоне военных действий.
Мы не знали, что Троцкий, под единодушные аплодисменты собравшегося в Москве в январе 1920 г. коммунистического съезда[93], открыто обещал разрушение «буржуазной» Польши, вопреки реальной слабости Советов в тот период.
Из этих фактов следует, что советское правительство со всей поспешностью готовило военное наступление; одновременно оно работало над разобщением польской армии, понижением ее морального духа, углублением социальных противоречий в стране, провоцированием в Польше внутренней революции — с тем, чтобы обеспечить себе надежных союзников в тылу польских армий.
Итак, после того, как молодое Польское государство было окружено на международной арене, коммунистическая пропаганда, ядовитая и неразборчивая в средствах, принялась чернить его в глазах цивилизованного мира, уставшего от войны; республику пытались полностью изолировать и, в принципе, добились этого, что показала конференция союзников в Спа в июле 1920 г.
Все эти факты ясно показывают, что мирные предложения большевистского руководства не были искренними. Впрочем, советская дипломатия показала нам истинное лицо красного империализма во время триумфального наступления русских войск на Варшаву.
По причине всеобщего незнания нами этих обстоятельств многочисленные листовки, распространяемые большевиками на фронте, имели определенный результат. В них уверялось, будто советское правительство готово заключить искренний и благоприятный для Польши мир; польское Главное командование обвинялось в напрасном пролитии крови польского народа в интересах реакционеров и империалистической военщины. Вследствие этой пропаганды,
