Карта 11. Отступление Альпийского армейского корпуса и бои при выходе из окружения (16–26 января 1943 г.)

Линия, которая соединяет Белогорье и Белгород показывает направление движения дивизии «Тридентина» во время отступления. Названия прописными буквами показывают населенные пункты, где были местные и более важные бои. Стрелы А, В, С показывают первую фазу отступления (17–20 января) соответствует дивизиям «Виченца», «Кунеэнзе» и «Юлия».

Подгорное: место сбора дивизии «Тридентина»: 17–19 января 1943 года;

Скорорыб: населенный пункт, в котором развернулись первые действия по прорыву частей альпийских стрелков для отступления: 19 января;

Ново Харьковка: ночной бой 20–21 января;

Шелякино: бой 22 января;

Никитовка – Арнаутово: населенные пункты, где были большие бои батальона «Тирано»: утро 26 января;

Николаевка: большие бои по прорыву, перелом для дивизии «Тридентина»: вечер 26 января;

Белгород: населенный пункт, где произошла встреча с новой мобильной линией обороны немцев: 4 февраля.

Глава V. Отрывки из книги Эджисто Корради «Отступление из России»

Первая часть

/…/

Я был лейтенантом запаса альпийских стрелков и был в действующей армии, служил в штабе альпийской дивизии «Юлия» генерала Умберто Риканьо, попавшего в плен во время отступления и позже освобожденного вместе с генералами Эмилио Батисти, командиром альпийской дивизии «Кунеэнзе» и Этельвольдо Пасколини, командиром пехотной дивизии «Виченца» летом 1950 года, после более чем семи лет плена. Начальником штаба дивизии «Юлия» был полковник Джузеппе Молинари, который умер в плену. Моим вышестоящим командиром был начальник Оперативного отдела подполковник Итало Вогера. У меня сердце болит, когда думаю о Вогере, он также умер в плену. Вогера был военным инженером и обладал высочайшей храбростью, я любил его, как и все офицеры, которые знали его, он был предметом всеобщего восхищения.

/…/

Эта была настоящая бойня. Сколько убитых! Среди офицеров, унтер-офицеров и солдат убитых как в Греции, так и в России, в немецких концлагерях и в партизанской войне, дивизия «Юлия» превратилась в одно большое кладбище. И корабль «Галилеа», потопленный английской торпедой, кажется, в конце марта 1942 года, когда плыл из Греции к берегам Италии. Он имел на борту полевой госпиталь, штаб полка и в полном составе батальон альпийских стрелков «Джемоно». Торпедировали корабль ночью. Большинство альпийских стрелков погибли в черных водах. Погибло больше чем девятьсот человек. Из года в год все женщины Джемоны одеваются в этот день в траур.

/…/

Многое вы узнаете, если вслушаетесь в песни альпийских стрелков и горцев. Они заставляют задуматься и рассуждать. Почти все песни изумительные, особенно, если их исполняют просто без музыкального сопровождения. Они не несут явно военного уклона. А выражают в большинстве своем тяжелые страдания от трудной работы и изнурительных переходов в горах, а также печаль, мужественную печаль из-за смерти, которую война сеет среди друзей и врагов. Песни связывали людей, как на одной скамьей на галере, где вместе мучились и умирали. В особенности красивыми и страстными были фриульские песни родом из долины Натизоне, они были проникнуты пониманием жизни. Некоторые из них решительно напоминали прекрасные русские хоровые песни, такие как «Волга, Волга». Эта песня была известна среди альпийских стрелков, как «Шел альпиец на высокую вершину…», эта песня из долины Натизоне, северо-восточнее Удине. В этой долине жители итальянцы, но имели, скорее всего, далекое славянское происхождение. Мелодия «Шел альпиец на высокую вершину…» была идентична мелодии очень популярной русской песни, которая названа в честь предводителя казаков Стеньки Разина. В России альпийские стрелки пели «Шел альпиец на высокую вершину…» и русские улыбались изумленно: «Но эта песня наша!»

/…/

За прошедшие годы после того отступления я вспоминал снег, сани, танки и гул их гусениц. Все это вызывало у меня отвращение. Даже первые две зимы вид ребятишек, занятых игрой на снегу с санками и санями меня раздражал, и возникала необъяснимая тревога. Еще сегодня игрушечный танк в темной комнате в памяти вызывает проблески раздражения и беспокойства. Потому что возникают воспоминания о войне.

/…/

Среди нас там было целое братство. Не только между офицерами, но и между офицерами и альпийскими стрелками, между всеми без исключения. Добавлю, что если бы пришлось идти на войну вновь, я это сделал бы с радостью, если бы вновь оказался в альпийских стрелках. Также и мой сын, которому сейчас пятнадцать лет, если однажды должен будет надеть на себя военную форму, он должен будет выбрать все же альпийских стрелков. Мне кажется, что у альпийских стрелков меньше агрессии, чем у других солдат. Они в большинстве своем выделяются настоящей дисциплиной, хотя кажется, что внешне нет. Это я думаю, что еще и сегодня есть в альпийских стрелках, что скрепляет их в один монолит. И сын надевает мою альпийскую шляпу. Альпийская шляпа не плутовская шляпа, как ее иногда характеризуют в Италии. Альпийские стрелки были менее других лукавыми по этому определению. Были людьми серьезными. Для меня хотелось бы, чтобы все итальянцы больше походили на альпийских стрелков.

* * *

/…/

Медленно появляются на поверхности воспоминания, как из моря тумана. Равнина, свист бури, которая рассеивает снег, уничтожавший и немцев, и итальянцев, и русских, и венгров, и румын. Или ту ночь, когда горел сарай, заполненный сотнями раненых и обмороженных в ограниченном пространстве, там было столько людей, что они могли с трудом только сидеть на коленях, держа руки крест на крест, громоздились все буквально друг на друге. И тех офицеров, которые плакали в тишине на дороге с обмороженными руками и теперь были брошены на земле, на ветру, который свистел и нес мелкий снег, ложившийся тонким слоем на клочья сухой травы. Тогда за час можно было набрать снега и приготовить котелок теплой воды. И те тяжелые переходы по колено в снегу, а вдалеке, за нашими спинами были «катюши», советские многоствольные минометы, которые жестоко стреляли. Мы бросались в черные воронки от взрывов в снегу, перепрыгивая из воронки в воронку. Тогда мое сердце билось неистово. Ничком в снегу, слышу за спиной, раненые кричат и умоляют о помощи. Взрослые люди, солдаты, которые кричат «мама», производили неизгладимое впечатление. По крайней мере, на меня, я думал очень часто о моей матери. Мы слышали эти крики умирающих, и сворачивались калачиком, пытаясь глубже залечь в воронки от снарядов, разорвавшихся буквально за минуту до этого, ощущая еще теплый черный перегной и зловонный газ от взрыва. Казалось, что все мы на грани гибели и хватались за любую возможность, как утопающий за соломинку.

У меня еще в