– Жаль, что в свое время она вышла замуж за границей, – сказала Мэй. Вот так же спокойно и невозмутимо ее мать воспринимала сумасбродства мистера Уэлланда, и Арчер почувствовал, как отныне он переводится в категорию неразумных мужей.

Они проехали по Бельвю-авеню и свернули в проулок между двумя увенчанными чугунными фонарями деревянными воротными столбами, что означало скорое приближение к вилле Уэлландов. Там в окнах уже светились огни, и когда экипаж остановился, Арчер различил фигуру тестя, мерившего шагами гостиную в точности так, как и представлял себе Арчер – с часами в руке и лицом, выражавшим сдержанное страдание, – такое выражение, как он давно понял, всегда оказывалось более эффективным, нежели гнев.

Входя вслед за женой в холл, молодой человек обратил внимание на странную перемену своего настроения. Обычно роскошь дома Уэлландов, насыщенность всей его атмосферы мелочным соблюдением всевозможных ритуалов и требований действовали на него как наркотик. Тяжелые ковры, предупредительная прислуга, неукоснительное тиканье хорошо отлаженных дисциплинированных часов, постоянно обновляемая груда визиток и приглашений на столе в холле – вся эта тираническая цепь мелочей, связующая каждый час со следующим часом, а каждого из обитателей дома друг с другом, делала всякое иное, менее изобильное, менее регламентированное существование шатким, рискованным и как бы нереальным. Теперь же нереальным, несообразным стали для него и дом Уэлландов, и та жизнь, какую предстояло ему здесь вести, в то время как короткая сцена на берегу, когда он стоял в нерешительности на полпути к причалу, казалась ему такой близкой и родственной, как ток крови в его жилах.

И всю ночь он лежал без сна в ситцевой спальне рядом с Мэй, следя за бликом лунного света на ковре, и думал об Эллен Оленска, возвращающейся на бофортских рысаках над водной гладью, сверкавшей лунным блеском.

Глава 22

– Прием в честь Бленкеров… Бленкеров?

Мистер Уэлланд опустил нож и вилку и через накрытый для ланча стол бросил взгляд на жену – взгляд обеспокоенный и недоверчивый. Та же, поднося к глазам свой золотой лорнет, прочла с подчеркнутой иронией, как нечто чрезвычайно комическое:

«Профессор и миссис Эмерсон Силлертон просят мистера и миссис Уэлланд об удовольствии видеть их в среду 25 августа в Клубе «После полудня» ровно в три часа дня. Для встречи с миссис и мисс Бленкер.

Кэтрин-стрит, Красные Крыши, Кор. Общество, вице-президент».

– Господи помилуй… – так и охнул мистер Уэлланд, будто лишь со второго прочтения понял он всю чудовищную абсурдность этой затеи.

– Бедная Эми Силлертон, никогда не знаешь, что еще вытворит ее муж, – вздохнула миссис Уэлланд. – Наверно, он только сейчас открыл для себя этих Бленкеров.

Профессор Эмерсон Силлертон был вечной занозой, язвившей здоровое тело ньюпортского общества, но вытащить эту занозу было невозможно, ибо несла ее колючка, произраставшая на почтенном и старинном фамильном древе. Что и давало Эмерсону Силлертону, как говорится, «все несомненные преимущества». Его отцом был дядя Силлертона Джексона, мать же происходила из бостонских Пеннилоу, то есть с обеих сторон налицо были богатство, общественный статус, что и определяло полное соответствие супругов друг другу. Ничто, как нередко замечала миссис Уэлланд, не могло, казалось бы, подтолкнуть Эмерсона Силлертона к карьере археолога или же вообще профессорству, как не могло и заставить проводить зимы в Ньюпорте или совершать другие нетрадиционные поступки, какие он себе позволял. Но если уж он решил порвать с традицией и демонстративно бросить вызов свету, тогда незачем было жениться на бедной Эми Дагонет, имевшей все права на «что-нибудь совершенно иное» и деньги, чтобы содержать собственный выезд.

Никто из Минготов не мог понять, почему Эми Силлертон так безропотно терпит эксцентрические выходки мужа, наводнившего дом длинноволосыми мужчинами и коротко стриженными дамами, а вместо того, чтоб отправляться с женой в Париж или Италию, таскать ее на раскопки в Юкатане. Но такие уж они были, эти Силлертоны, закосневшие в странных своих привычках и совершенно не сознающие разницы между собой и нормальными людьми, и когда они устраивали свои ежегодные, томительно скучные праздники в саду, каждое семейство на Скалах, чтя свои связи с Силлертонами-Пеннилоу-Дагонетами, бросало жребий, кого следует вопреки его воле отправить на празднество.

– Чудо еще, – заметила миссис Уэлланд, что они не выбрали для приема день скачек на кубок! Помните, как два года назад они устроили прием для какого-то чернокожего в день, когда у Джулии Мингот был танцевальный вечер? К счастью, выбранное время, насколько я знаю, ни с чем не совпадает, так что некоторым из нас придется поехать.

Мистер Уэлланд нервно вздохнул:

– «Некоторым из нас» – это значит, больше, чем одному, не так ли, дорогая! Три часа дня – время ужасно неудобное, учитывая, что в полчетвертого я должен быть дома, чтобы принять капли, ведь ни о какой пользе от предложенного Бенкомбом нового курса лечения и речи быть не может, если не выполнять все предписания в точности. А если мне приехать отдельно от тебя, попозже, то на чем?

Мысль эта заставила его опять положить нож и вилку и взволнованно вспыхнуть всем своим благородно иссеченным морщинами лицом.

– Ты можешь и вообще не ехать, дорогой, – сказала жена с привычной бодрой веселостью. – Мне, так или иначе, надо будет съездить на тот конец Бельвю-авеню оставить визитки, так я и заскочу заодно тогда в полчетвертого и побуду там ровно столько, чтобы бедная Эми не подумала, что я пренебрегла их приглашением. – Она с сомнением взглянула на дочь. – А если у Ньюленда день уже занят, может быть, Мэй могла бы привезти тебя на пони, заодно испробовав новую упряжь.

В семействе Уэлландов существовал принцип строго следить за тем, чтоб каждый день и час у всех у них был, по выражению миссис Уэлланд, «занят». Печальная возможность попросту «убивать время» (особенно для тех, кто не любил вист или солитер) тревожил миссис Уэлланд страшным видением, подобно тому, как смущает покой филантропа страшное видение толп безработных, осаждающих его порог. Вторым же принципом, которого она придерживалась, было правило никогда (по крайней мере, в открытую) не мешать планам взрослых женатых детей. Сочетать принцип соблюдения независимости Мэй с четкостью и педантичностью требований мистера Уэлланда было нелегко, а постоянная ловкость, которую при этом надо было проявлять, не оставляла у миссис Уэлланд в течение дня «незанятых» часов.

– Конечно, я поеду с папой. Уверена, что Ньюленд найдет, чем заняться, – сказала Мэй, тоном своим мягко напомнив Ньюленду некоторую его чуждость всему их укладу.

Миссис Уэлланд служила вечным огорчением беззаботность зятя в отношении его времяпрепровождения. Уже не раз за эти две