недели, что он жил под ее кровом, когда она осведомлялась, чем он собирается занять свой день, он отвечал ей парадоксом: «Думаю, что ради разнообразия я не стану его занимать, а лучше приберегу на потом», а однажды, когда ей и Мэй пришлось потратить несколько дней на череду долго откладываемых визитов, он признался, что все эти дни провалялся под скалой на пляже.

– Ньюленд, кажется, привык не заглядывать вперед, – однажды рискнула пожаловаться миссис Уэлланд дочери, и та невозмутимо ответила:

– Да, но, видишь ли, это не так важно, потому что, когда никаких особых дел нет, он читает какую-нибудь книжку.

– Ах да, совсем как его отец, – согласилась мисс Уэлланд, как бы допуская такую наследственную особенность, и на этом вопрос о праздности Ньюленда был предан молчаливому забвению.

Тем не менее с приближением приема у Силлертонов Мэй стала проявлять естественную заботу о том, чтоб, оставшись один, муж не скучал, и в искупление ее временной отлучки начала предлагать ему то теннисный матч у Чиверсов, то морскую прогулку на катере Джулиуса Бофорта. «Я к шести уже вернусь, мой дорогой, папа ведь позже никогда не ездит», – объясняла она и успокоилась, только когда Арчер заверил ее, что собирается нанять тележку и съездить на конный завод на острове присмотреть там вторую лошадку для ее экипажа. Они уже некоторое время занимались поисками такой лошадки, и предложение его так понравилось Мэй, что она даже взглянула на мать, как бы говоря: «Видишь, он не хуже нас умеет планировать свой день».

Идея насчет конного завода и второй лошади зрела в мозгу Арчера с первого же дня, как стали обсуждать приглашение Силлертона, но он держал ее при себе, словно в замысле его содержалась некая тайна, а открытие этой тайны может помешать осуществлению замысла.

И, однако, он позаботился о том, чтобы заблаговременно взять напрокат экипаж с двумя лошадьми, которым по силам была бы пробежка в восемнадцать миль по ровной дороге, и ровно в два часа он, торопливо покинув стол для ланча, запрыгнул в легкий экипаж и покатил прочь.

День был чудесный. Свежий северный ветерок гнал по ультрамариновому небу белые пушистые облака, а под ними расстилалась сверкающая морская гладь. Бельвю-авеню в этот час была пустынна, и, оставив мальчика-кучера на углу Милл-стрит, Арчер свернул на Олд-Бич и покатил по Истменской набережной.

Он чувствовал необъяснимое возбуждение, подобное тому, с каким, отпущенный в школе на несколько дней каникул, предвкушал неведомые радости вольной жизни. Поддерживая легкий аллюр лошадей, он рассчитывал добраться до завода, находившегося неподалеку от Парадайз-рокс, еще до трех, так что, осмотрев лошадь (и испробовав ее на ходу, если она покажется подходящей), он будет иметь еще четыре часа в полном своем распоряжении.

Едва узнав о приеме у Силлертонов, он решил, что маркиза Мэнсон непременно прибудет в Ньюпорт вместе с Бленкерами и что мадам Оленска может вновь воспользоваться возможностью провести день у бабки.

Так или иначе, обиталище Бленкеров, скорее всего, будет пустовать, и он сможет вполне чинно и благопристойно удовлетворить смутное любопытство, которое вызывал у него этот дом. Он не был уверен, что хочет новой встречи с графиней Оленска, но с тех пор, как он увидел ее фигуру на берегу, он испытывал необъяснимое и странное желание увидеть место, где она поселилась, и вообразить ее там, следя за движениями воображаемой фигуры точно так же, как следил за движениями ее реальной фигуры в беседке. Это желание не оставляло его ни днем, ни ночью, превращаясь в неодолимую тягу, – так больной мечтает о какой-нибудь еде или напитке, желая вновь ощутить вкус, который он некогда знал, но давно забыл. Что будет после, когда он утолит это свое ненасытное желание, он не думал, не представляя, к чему это может привести, ибо он не отдавал себе отчета в том, что хочет поговорить с мадам Оленска или же просто услышать ее голос. Он только чувствовал, что если сможет унести с собой картину того места на земле, где ходит она, картину неба и моря вокруг, весь остальной мир может стать для него не столь пустынным.

Приехав на завод, он с первого же взгляда понял, что лошадь эта – это не то, чего бы хотелось, тем не менее он внимательно оглядел ее со всех сторон, чтобы доказать себе, что не поторопился. Но в три часа он дернул за вожжи рысаков и свернул на окружную дорогу, ведшую в Портсмут. Ветер стих, и легкая дымка на горизонте предвещала туман, который с отливом, постепенно, крадучись, накроет Саконет; однако поля и леса все еще купались в золотистом закатном свете.

Он ехал мимо крытых серой дранкой фермерских домов, мимо лугов и покосов, мимо дубовых рощ и деревень с их колокольнями, резко вонзающими свои белые шпили в меркнущее небо, и, наконец, после ряда выяснений, как проехать, у работавших в поле людей он свернул на тропу, вившуюся между высокими, поросшими ежевикой и золотарником откосами. Тропа упиралась в сверкающую голубизну реки, а слева, перед купой дубов и кленов, он заметил длинное полуразрушенное строение – дощатый, покрытый белой облупившейся краской дом.

Сбоку возле ворот был открытый сарай, из тех, в каких жители Новой Англии держат свои инструменты и куда приезжие ставят свои упряжки. Арчер, соскочив на землю, ввел лошадей в сарайчик и, привязав их, направился к дому. Газон перед ним зарос, превратившись в лужайку, но слева было отгорожено место, где кусты георгин и пожухлых роз окружали решетчатую, некогда белую беседку, увенчанную деревянной статуей Купидона, потерявшего и лук, и стрелу, но все еще целящегося неизвестно куда.

Арчер постоял, прислонившись к воротам. Ничего не было видно, из открытых окон не доносилось ни звука. Седоватый ньюфаундленд, дремавший возле двери, в качестве сторожа был так же бесполезен, как в качества стрелка бесполезен был Купидон. Было странно, что столь молчаливое и запущенное место могло стать приютом энергичным, кипучим Бленкерам, и все же Арчер не сомневался, что это их дом.

Так стоял он долго, довольствуясь лицезрением картины и мало-помалу проникаясь ее дремотным очарованием, но затем он встрепенулся, вспомнив, что времени не так много. Может быть, уже нагляделся, и хватит, можно уезжать? Он стоял в нерешительности, вдруг ощутив желание осмотреть внутренность дома, чтобы потом представлять себе комнату, в которой сидит мадам Оленска. Ничто не мешало подойти к двери и позвонить; если, как он предполагал, она, как и прочие обитатели, уехала на прием, он скажет свое имя и попросит разрешения пройти в гостиную, чтобы написать там записку.

Но вместо этого он пересек лужайку, направившись к беседке.