Шрифт:
Закладка:
Стук в дверь ванной заставил ее вздрогнуть, и она чуть не выронила Потапыча, уколов себе палец иголкой.
– Галина, что там делаешь?!
– Ничего! Я сейчас, мам!
– Иди ужинать! Бабушка недовольна!
Наскоро делая крупные стежки, Галя шмыгнула носом. Конечно! Бабушка всегда недовольна. Сколько Галя себя помнит – столько и недовольна. Порядком в доме, пенсией, Галиной, ее матерью… Да всем на свете! Ее недовольство было неотъемлемой составляющей Галочкиной жизни. Сладкой душной патокой это недовольство заливало все вокруг, и Галина, когда-то давно вычитавшая в какой-то книжке, что эта патока отвратительно пахнет, словно чувствовала этот запах, точно зная, какой он, хотя никогда в реальности с ним не встречалась.
Совершенно невыносимо стало чуть позже. Галя уже училась в институте, когда бабушка слегла и жизнь мамы превратилась в сущий кошмар.
– Марина…
Тягучий вопль, казалось, не смолкал ни днем, ни ночью. Мать стала похожа на тень, ухаживая за той, что без конца твердила о своем благородстве и доброте. Как же! Она ведь приютила совершенно постороннюю женщину с ребенком. Дала кров и стол. Внучка? А что внучка? Возможно, что она вовсе и не родная. Мало ли от кого женщина может родить ребенка?! Свечку ведь никто не держал! А Галя совершенно не похожа на своего предполагаемого отца, и потому Марина должна быть безмерно благодарна бывшей свекрови за то, что непонятно чей ребенок носит фамилию такого рода и имеет право гордиться ею.
Род у бабушки был какой-то именитый, но Галя, сколько ни старалась, так и не получила ответа на вопрос, а чем, собственно, были так знамениты ее предки.
– То, что это твои предки, бабка надвое сказала! Вот и не спрашивай меня ни о чем! Поди! Поди! Нечего тут!
Бабушка недовольно морщилась, прогоняя от себя любопытную Галинку. Впрочем, уговаривать девочку уйти не было никакой необходимости. Природное любопытство под суровым, недовольным взглядом серых, таких же, как у нее самой, глаз испарялось мгновенно, и Галя мечтала только об одном – оказаться подальше от этой комнаты с вечно занавешенными тяжелыми шторами окнами и затхлым, непонятно почему, ведь форточки в доме всегда были приоткрыты, воздухом.
Став старше, Галина не раз спрашивала мать, почему та не ушла из дома бабушки, ведь даже ребенку было понятно, что жить там было просто невыносимо. На что получала неизменный ответ:
– А куда идти, Галя? На вокзал?
Почему надо было идти именно на вокзал, Галина не понимала, пока, ожидая поезда, который должен был отвезти их с матерью на море, не увидела однажды странную семью, которая, волоча за собой маленьких детей, тащила чьи-то чемоданы. Глава семейства, перебивая жену, радостно рассказывал на весь перрон о том, как здорово живется им на вокзале, а Галина обмерла от страха, на мгновение представив себе, что на месте этих людей могли бы быть они с матерью.
Почему-то эта мысль так испугала ее, что уже в поезде девочке стало не по себе и мать, пытаясь сбить температуру, которая резко поднялась у Галины, долго ворчала, сетуя на то, что отпуск теперь может быть совершенно испорчен.
Галя на нее тогда ничуть не обиделась. Еще бы! Те две недели, которые они с матерью проводили в маленьком курортном городке на берегу Азовского моря, были лучшими за весь год. Это было время, которое принадлежало только им двоим. И только в эти дни Галина видела маму такой, какой она должна была бы быть в своем возрасте. Молодой, красивой, беззаботной. Глядя, как мать помогает хозяйке домика, где они обычно останавливались, срезать поспевший виноград, Галина удивленно открывала рот и замирала, не веря своим глазам. Где та уставшая, словно наполовину стертая ластиком серая мышка, в которую превращалась мать дома? Кто эта женщина в легком светлом сарафане с распущенными по плечам волосами и яркой помадой на губах? Почему она смеется и поет? Разве так можно? Ведь бабушка будет ругаться! Ах, да… Бабушки же здесь нет! А эта женщина, которая кормит Галю с ладони прозрачным светлым виноградом, – мама…
После прихода отца, который больше не появлялся, Галина молчала до очередной поездки на море и только там решилась рассказать матери о том, что случилось. Показала ей сережки и спросила, что с ними делать.
– Носи, Галинка. Вот прямо сейчас надень и носи. Хоть какая-то память тебе от отца. Только, когда домой вернемся, бабушке не показывай. Не надо… Рассердится…
– Мам, а почему вы с папой разошлись?
– Прости, но я не хочу говорить на эту тему. Причин было много и ни одной. Я любила его… Но он выбрал другую жизнь. И я не могу винить его за это. И ты не смей. Все очень сложно, Галочка. Не спрашивай меня ни о чем. Не нужно это все тебе.
Именно воспоминания о той маме, которая могла бы быть, дай ей свободу обстоятельства, помогали Галине понимать ее. Она прощала матери придирки и ставший со временем невыносимым характер. Иногда в голосе звонившей ей сто раз на дню матери Галя отчетливо слышала давно забытые интонации бабушки. И ей казалось, что вот-вот и раздастся протяжное:
– Галя…
И жизнь Галины остановится, как остановилась когда-то жизнь ее мамы. Колесо повернется, пойдет новый отсчет, и все будет ровным счетом так же, как уже было когда-то. Две недели свободы у моря и ад на земле после до следующего отпуска… И изменить это, скорее всего, будет невозможно…
Галя все еще крутила в руках телефон, отвернувшись к окну и борясь с желанием закричать как можно громче, проклиная все яблоки на свете, когда Светочка просто подошла к ней и встала рядом, глядя во двор, где вовсю сновали грузчики, готовившие новую отправку.
– Совсем плохо?
Вопрос был простым и ответа требовал тоже простого. Галина, первым порывом которой было нагрубить этой странной женщине, всюду сующей свой нос, почему-то вздрогнула и, неожиданно для самой себя, кивнула.
– Плохо…
– Какие планы на вечер?
– Никаких… У меня уже давно никаких планов. Маме продукты отвезу и свободна…
– У нас сегодня посиделки. Приезжай.
– Спасибо, конечно, но…
– Там никого чужих не будет. Все свои. Оля,
