Я невольно вспоминаю, какой он был больше трёх лет назад, когда заботился о своей матери в больнице, действительно ли та Светлана Афанасьевна была ему матерью? Что случилось в жизни этого парня, что он стал таким? Или он просто больной психопат и был им всегда? Натягиваю на плечи плед…

Передо мной возникает улыбающееся личико – маленькая девочка, какой я её видела в последний раз, – я чувствую её тёплый детский запах, мягкий бархат кожи, нежные волосики. Она вся соткана из смеха и света!

Тоска ложится на сердце сизым пеплом. Когда я открываю глаза, уже темно. Кажется, я задремала. Встаю, впотьмах достаю из холодильника плавленый сыр в пластиковом контейнере, отламываю хлеб и намазываю его пальцем.

Оглядываюсь, прислушиваюсь – дождь барабанит в окна, не сильный, занудно осенний, мне кажется, я слышу, как деревья царапают края далёкой крыши надо мной.

– Милый, ты тут? Где ты, мой родной сыночек? Я соскучилась по тебе, – стараюсь говорить самым сладким голосом, на который я способна.

Мне становится не по себе в этой кромешной тишине. Что-то случилось. С ним? С Машей?

– Володенька, милый, поговори со мной. Я скучаю, приходи, я жду тебя.

Я сажусь на кровать, обхватываю колени руками и закрываю глаза.

Глаза огромные… Кира смотрит на Глеба в полном недоумении:

– Ч-что? Что это такое?

Он задремал перед телевизором. Лялька уже спала, а Кира готовилась к занятиям. Глеб досадливо поморщился от того, что она его разбудила, поморгал, надевая очки:

– Что?

Кира молча положила ему на колени открытый ноутбук:

«Привет. Не нужно обо мне беспокоиться. Я живу в Нью-Йорке, и у меня всё хорошо.

То, что я пишу, очень опасно для меня, потому что я осталась в Америке нелегально, но другого выхода у меня нет.

Кира, не нужно меня искать. Я попала в трудную ситуацию. И меня могут убить, если ты будешь предпринимать какие-то действия по моему поиску. И это может затронуть тебя и твою дочь. Если тебе дорог ребёнок, немедленно прекрати!

Забудьте обо мне, я не вернусь. У меня теперь другая жизнь.

Лена».

Сонливость испарилась, Глеб перечитал письмо снова. И снова. И снова.

– Ты что-нибудь понял? Это… м-м-мама? Она правда в Америке? Не может быть! Это не она! Она не могла так написать! И что это за угрозы? Глеб, я боюсь.

– Сколько времени? – Он вспомнил, что снял наручные часы в ванной.

– Пятнадцать минут одиннадцатого. Погоди, Глеб… Я ничего не понимаю, она же Ляльку любила всегда, я же…

– Успокойся, конечно, это не она, – Глеб поставил ноут на журнальный столик, – значит, так, о письме никому ни слова, поняла?

– Да кому мне говорить? – Кира глянула на ноутбук как на нечто взрывоопасное. – Что делать?

– Пока не знаю, но… – он посмотрел на неё – бледная, перепуганная девочка, она сейчас снова стала почти подростком, – послушай, мы выясним, я выясню, я тебе обещаю. Я найду её – живую или мёртвую, хоть в Америке, хоть на Луне. Я же тебе говорил. Пойдём на кухню, попьём чайку, успокоимся. Печку растопим.

– Не нужно со мной как с маленькой, – огрызнулась она, – а вдруг это на самом деле мама?

– Твоя мама никогда бы так не написала, – мягко сказал Глеб, убирая руку с её плеча, – и ты это знаешь, щёлкни чайник. Я думаю, что это послание через тебя мне.

– Послание? Тебе?! – удивилась Кира. – Какое? И от кого?

Он подошёл к печке, присел на корточки и открыл заслонку.

– Завтра я куплю нам новые телефоны и новые симки на всякий случай. И буду разговаривать с Валентином, выясним. Она не послала сообщение ни в «Ватсап», ни в «Вайбер», она написала письмо по электронной почте.

Кира налила чай, они сели за стол, но не сделали ни глотка.

– И что это значит? Я ничего не понимаю. Ты думаешь, она жива? Она всё ещё жива? Что это за письмо, Глеб? А угрозы? Нам? Мне и Ляльке?

Ещё в самом начале расследования стало известно, что Елена якобы общалась с каким-то мужчиной из Америки. Телефона её не нашли, и по геолокации отследить её не удалось. Но, как утверждала Кира, всё это «общение с иностранцем» было липой чистой воды, хоть в полиции и утверждали обратное.

Глеб покачал головой, ему было ужасно жаль эту девочку. Она изводила себя три года, она постоянно думала только об одном – жива ли её мама, где она и почему их бросила?

– Кира, послушай, – Глеб взял её за руку, – ты слушаешь?

– Да.

– Я не знаю, жива ли она, думаю, скорее всего, нет, потому что, если бы это было так, она бы не написала это идиотское письмо, а позвонила. Нашла бы способ. Она не первый нелегал в Америке и уж тем более не последний. Я не раз был в этой стране и знаю, что к нелегалам там терпимо относятся.

– Но она пишет, – Кира высвободила его руку, – что попала в какие-то неприятности, что…

– Это не она пишет, – Глеб был серьёзен, – вряд ли она. Тот самый один процент из ста. Кира, послушай, столько времени прошло, нам… Нам нужно идти дальше. Я всё попытаюсь сделать, чтобы выяснить, что с ней случилось, но…

– Но он есть, – Кира упрямо мотнула головой, думая о своём, – этот один процент – есть! Не говори так, не говори!

По её щекам текли слёзы, стекали на подбородок, капали на выступающие ключицы.

Бедная девочка… Ему хотелось как-то её согреть, видеть эти полные слёз глаза было невыносимо. Он встал и подошёл к ней ближе, чуть наклонился – всё будет хорошо. Это не будет длиться вечно, это закончится, скоро закончится. Кира тоже встала и хотела было уйти в комнату, как часто это делала, но обхватила Глеба руками и уткнулась носом ему в грудь.

– Я н-не могу, я так б-больше не могу, – она всхлипывала, – я устала, Г-Глеб, я т-так устала, я в‐всё в‐время… – Её голос срывался в рыдания.

– Ш-ш-ш-ш… – Он не знал, что делать, и повторял одно и то же: – Всё будет хорошо, всё закончится, скоро закончится.

Он гладил её по коротким стриженым волосам и говорил что-то, что могло бы утешить, но, кажется, совсем не утешало. Безотчётно он коснулся губами её виска:

– Не плачь, моя хорошая, не плачь.

Кира обхватила его обеими руками, плакала и не могла остановиться. А он всё гладил её по голове, пытаясь руками выгнать из неё боль, которая копилась