первым снегопадом. Одетая в белоснежное кимоно, она парит над самой землей, чтобы не оставлять следов. Говорят, когда выпадает снег, матери должны хорошенько присматривать за своими детьми, глаз с них не спускать, иначе Юки-Онна явится и украдет ребенка.

Меня охватил страх, и я со всех ног помчалась к храму, тяжело шлепая по тропе кроссовками с налипшими на них комьями грязи. Здания святилища, обычно приветливые, сегодня надвигались на меня, как серые великаны, а тени деревьев угрожающе перечеркивали гранитные плиты дорожки. Я вбежала на территорию храма и двинулась по тропке, уходящей вверх по склону холма, мимо каменных лисиц Инари[93] с их ярко-красными нагрудниками к возвышающейся впереди череде торий — дару благодарных счастливчиков, которым повезло в бизнесе. Я поднималась все выше и выше, прохода под арками вороталого цвета. Некоторые, совсем новенькие, сияли свежей краской, а имя жертвователя, вырезанное на деревянной перекладине, было отчетливо видно. Другие, появившиеся здесь давно, имели не столь блестящий вид. Я миновала и наши собственные тории с надписью «Сарашима», краска на них слегка облупилась.

Когда я ступила во внутренний двор святилища, меня била мелкая дрожь, руки и ноги совсем закоченели. По периметру двора стояли каменные светильники, высеченные из вулканической породы. По праздничным дням их зажигали, огоньки свечей отчаянно трепетали на ветру. Я представила, как святилище выглядит зимой. Длинные прозрачные сосульки свисают с крыши хондэна[94], мелкая снежная крупа поначалу легко скатывается с черепицы под порывами ветра, но постепенно снег сыплет все гуще, оседает на крыше, дюйм за дюймом вырастает сугробами на земле, до тех пор пока и двор, и храм не оказываются погребены под плотным покрывалом. Теперь посреди леса осталась лишь белая поляна с мерцающими из-под толщи снега фонарями.

В этот момент я подумала о маме, которая сейчас мерит шагами нашу пустую квартиру в Токио. Мне стало интересно, что же происходит с ней и что будет со мной. Отец уехал по делам, но что случится, когда он вернется?

Ветер усиливался, он обжигал щеки, и они горели огнем. Каждый вдох отзывался болью в горле, словно я глотала осколки льда. Я попыталась как можно ниже натянуть рукава куртки, но пальцы онемели и плохо слушались. Небо совсем потемнело, наползали сумерки. Я знала, что сегодня не найду в святилище ни покоя, ни мира и что оставаться здесь дольше небезопасно. Но когда я повернулась, чтобы уйти, во дворе появился служитель храма. Он направился к каменной чаше с водой, на краю которой висели три бамбуковых ковша на длинной ручке. Взяв один, служитель зачерпнул ледяную воду, полил себе на руки, плеснул на лицо и, сделав глоток из ковша, прополоскал рот. Я стояла неподвижно и как зачарованная следила за человеком. Его белые одежды, казалось, светились в полумраке двора. Затем он обернулся, заметил меня и сдавленно вскрикнул от неожиданности. Его крик вывел меня из ступора, я сорвалась с места и убежала.

Домой я вернулась уже в потемках. Переступив порог дома, я ожидала первым делом наткнуться на взволнованную Ханну, но ее нигде не было видно.

— Она легла спать, — раздалось у меня за спиной. Я вздрогнула и обернулась к дверям столовой, откуда послышались слова. — В такой холоду нее болят суставы. Я велел Ханне идти отдыхать.

Дедушка в одиночестве сидел за большим обеденным столом из темного дерева. Перед ним стояла миска собы, пар струйками поднимался от горячего бульона. Рядом стояла миска для меня.

— Заходи, Сумико, садись и ешь. Бульон еще не остыл.

Я сбросила кроссовки, прошла в столовую и скользнула на свое место. Стараясь поудобнее устроиться на стуле из ротанга, так чтобы он не скрипел подо мной, я исподтишка поглядывала на дедушку и ожидала вопросов.

— Почему ты не дождалась меня? — спросил он. — Мне казалось, мы договаривались вместе съездить в город? — По его тону я поняла — дедушка ужасно зол. — Когда я прошу что-то сделать, Сумико, я хочу, чтобы ты делала именно так. — Голос у него сделался жестким, хотя говорил он очень тихо. Так тихо, что мне стало невыносимо стыдно: ведь дедушку встревожило мое долгое отсутствие.

Я спрятала под себя перепачканные землей руки. Я намеревалась помыть их в бадье у входа, прежде чем показаться на глаза деду, но, пустившись бежать, уже не могла остановиться и прямиком ворвалась в дом. Я была так напугана обступающей меня темнотой, холодом и еще многими вещами, названия которым не могла дать.

— Что-нибудь слышно от мамы? — спросила я.

Дед тяжело вздохнул. Думаю, он понимал, всегда понимал, что никакие его попытки сгладить ситуацию не помогут.

— Сумико, ты скоро ее увидишь. Очень скоро. Все хорошо. Нет причин впадать в панику и убегать. У нас все в порядке, верно?

Дедушка поднялся, принес влажное полотенце для рук, а потом помог мне выпутаться из куртки. Стягивая ее, он наклонился и поцеловал меня в макушку. Я нахмурилась: вопросы так и вертелись на языке. Дедушка уселся на стул рядом со мной, потягивая чай из своей чашки.

— Сколько нам еще здесь оставаться?

Завтра я позвоню маме и спрошу, — уклончиво ответил дед.

— Я хочу домой! — заявила я. — Мне не нравится быть здесь, с тобой!

Я рассчитывала, что моя последняя фраза причинит ему боль, но дедушка только молча взглянул на меня и кивнул, указывая на миску с остывающей лапшой:

— Ешь, а то льдом покроется. — Он вернулся на свое место и тоже взялся за еду. Я наблюдала, как он вытягивает из миски нити лапши и отправляет себе в рот. — Лучше блюда не знаю, — сообщил он. — Видишь, какие длинные?

Я кивнула, погружая палочки в суп и выуживая лапшу.

— Долгая жизнь, — сказал дед, орудуя палочками. — Вот для чего едят лапшу — чтобы жизнь была долгой. Вот о чем мы должны молиться.

Я снова кивнула и, следуя его примеру, втянула губами лапшу и стала молиться о тех, кого любила.

В тот вечер, сидя на подоконнике в спальне, я увидела, как за окном начался снегопад. Сперва летевшие с неба снежинки, размером не больше булавочной головки, были почти неотличимы от мелкого сеющего дождя. Я посмотрела на восток, в сторону Токио — там сейчас находилась моя мама. Собираясь ложиться, я закрыла ставни. Через несколько часов эти влажные бусинки смерзнутся и превратятся в жесткую ледяную корку, мороз разукрасит причудливыми разводами стекло на моем окне, а утром, когда я проснусь, земля будет окутана белым покрывалом.

Я свернулась калачиком, натянула на голову одеяло и крепко зажмурилась.

ГЛАВА