Мне стало понятно, что кофий подействовал, когда Рита со смехом сдернула с меня штаны, а затем, извиваясь, стянула свое платье.

С утра она гладила всякие галантерейные изделия, и постелила на буфете шерстяное одеяло, сложенное вчетверо. Вот на него я Риту и усадил — дыхание ее стало прерывистым, соски отвердели — стали будто незрелые виноградины, в глазах вращается горячая тьма…

Девушка тянулась ко мне, выгибаясь со стоном, а тут и меня накрыло…

…Час минул или больше, не знаю. Я ощутил себя лежащим на нашем любимом диване, а затем память вернулась полностью. Того экстаза, что выворачивал меня наизнанку у Иверневой, я не испытал, зато с Ритой мы занимались любовью очень-очень долго, в режиме нон-стоп. На кухне… почему-то в ванной… в спальне… и в гостиной. Вечный наш диван…

Я не обессилел, как давеча, хотя амурные подвиги здорово меня вымотали. Да и Риточку утомил… Хм… А веки у нее вздрагивают… Как и губы. Вот-вот улыбнется…

— Ты уже здесь? — спросила девушка тонким голоском.

— Туточки… Устала?

— Устала? Помнишь, ты когда-то писал стих, да так и не дописал?

— «Распустила чёрны волосы, да по белым плечам…» — продекламировал я, задирая палец: — В слове «белым» ударение на «Ы».

— Точно, это в начале! А в конце: «Изнемогла. Из жара страсти вернулась вновь во хлад и явь…» Вот это про меня! — Рита вздохнула, отчего ее груди плавно поднялись и опустились. — Мишечка, мне еще никогда не было так хорошо с тобой, как сегодня! Ну, думаю, пора уже, давно пора, финита! А оно все длится и длится, а Мишечка никак не уймется… — интимно поцеловав меня, девушка села и потянулась, закинув руки за шею. — И не смотри так! Не вздумай даже! — она звонко шлепнула меня по голой попе, и задумчиво проворковала: — Надо будет повторить на выходных… Только Юлиуса отошлем к бабе Лиде, а то перепугаем ребенка! Я помню, как кричала! Ох, Мишечка, как же мне повезло с тобой… Хи-хи! Как же нам всем троим повезло!

— Опять дразнишься? — насупился я. — Отшлепаю.

— Не-а! — беспечно ответила Рита, тут же изобразив озабоченность. — Придется отгул брать… Нет, схожу! Придумаю что-нибудь… Только водолазку надену — у меня вся шея в засосах!

— И не только, — довольно ухмыльнулся я.

— А ниже не видно… Одеваемся?

— Ага…

— Приставать не будешь? Ну, Ми-ишка!

— Всё-всё, это я чисто платонически…

Часам к десяти мы с Ритой, наконец, разъехались. Она — в Госплан, я — в Институт Времени.

Тот же день, позже

Щелково-40, проспект Козырева

На работу я безбожно опаздывал, а потому и не спешил. Даже машину не взял, пошел пешком. Иду себе, словно на прогулке, и мысли, как бусины четок, перебираю.

Меня радовало сегодняшнее утро. Не одними лишь утехами молодецкими, а и теми переменами, которые, незаметно для меня, произошли в Рите. Они с Наташей второй месяц подряд видятся каждый божий день, то в Москве пропадают, то в Зеленограде — «Исида» здорово «распустилась», эволюционируя от идеи, скромного бутончика, до роскошного цветка, а РПГ-игра «Расхитительница гробниц» потихоньку обрастает великолепным софтом. Ну, за этим-то я слежу, присматриваю незаметно, а вот о чем Ритка с Наташкой все это время говорили тет-а-тет? Что или кого обсуждали?

Ведь и златовласка успокоилась, и черноглазка моя. Вон, Рита на днях, тоже утром за кофе, задумчиво так: «Ты был прав, Мишечка, любовь — это главное, основа основ. Вся культура выстроена на отношениях Его и Ее, весь Дворец Мысли и Духа! Разве первобытный Адам ради прогресса огонь добыл? Нет, это он для своей подруги старался, чтобы грудастой и малость лохматой Еве было тепло в пещере! Да и чем еще заниматься мужчине и женщине, если не любовью?»

«Науку пусть двигают! — строптиво возразил я. — И добиваются повышения производительности труда!»

«Пусть! — рассмеялась девушка. — Пусть двигают и добиваются — в светлое время суток! А вот ночью… Да и днем время зачем терять?»

И разве она не права?

Рассмеявшись, я прикрыл рот рукой, чтобы прохожих не пугать. Спорьте с нами те, кто утратил интерес и волю к жизни! Всё равно проспорите.

И на этой оптимистичной ноте я взбежал по ступеням НИИВ, толкнул стеклянную дверь под бетонным козырьком.

— Михаил Петрович! — изящно отмахивая рукой, ко мне тут же подбежала Аллочка, и затараторила: — Приходил товарищ Иваненко, просил вас зайти к нему!

— Удовлетворим просьбу непосредственного начальства, — улыбнулся я и, словно кофий по-бедуински все еще подмывал натуру, ущипнул стажерку за тугую щечку. Стажёрка податливо заулыбалась, а в ее глазах началась кристаллизация надежд.

«Не-ет, Аллочка, — подумал я, бодро взбираясь на этаж, — четвертая лишняя!»

Директор нашелся в своем кабинете. Он сидел за столом, откинувшись в кресле, и мечтательно глядел за окно.

— Дим Димыч, — ввалился я, — здрасьте! Вызывали?

— Скорее, звал, — тонко улыбнулся Иваненко. — Я в МГУ пересекся с Колмогоровым, академик просил передать вам свои расчеты, как он выразился… Держите.

Я принял довольно пухлую картонную папку, набитую распечатками со множеством чернильных вставок — формулы так и рябили.

— Оч-чень интересные выводы! — заценил директор. — Тянут на постулаты. В чем-то они пересекаются с эйнштейновскими, а где-то противоречат… Ассиметричная теория относительности! Каково?

— Да-а… Не сдает Андрей Николаевич! — выговорил я, бегло просматривая чистовик — ровно четыре страницы.

— Мне бы ясность его ума, — вздохнул Иваненко завистливо.

— Да перестаньте! — фыркнул я. — Вы сами еще далеко не иссякли!

— Может, и не иссяк, — довольная улыбочка коснулась старческих губ. — Но тянуть возы и вести за собой — увольте! Это не образное выражение, Миша. Я подписал приказ — с завтрашнего дня занимаете этот кабинет.

— Здрасьте! — сказал я растерянно.

Нет, мне было понятно, что должность зама — временная, что рано или поздно займу нагретое кресло. Но все же я консерватор — привыкаю к месту, к людям, к чину и званию, а вот менять привычное и обжитое мне не комфортно.

— Всё нормально, Миша! — тихонько рассмеялся Иваненко, уловив мои огорчения. — Не бог весть какие перемены. Коллектив вы знаете, по всем работам — в теме. Справитесь! А я — извините. Восемьдесят пять годиков зовут меня на дачу, на рыбалку, на прогулку по лесу! — он прижмурил глаза. — Засяду под торшером… А рядом целая стопка книг! Некогда было читать, но уж теперь… Вдруг до девяноста дотяну[22]? Мне хватит! Ну, пойду, пожалуй… — кряхтя, академик встал и крепко пожал мне руку. — Мужайтесь, хе-хе… А я уже ощущаю вольный воздух — и свободу! Никаких дел, никаких обязанностей… Красота! До свиданья, Миша!

— До свиданья, Дим Димыч, — поклонился я, отчего-то вспоминая мультяшного Волка: — Ну, вы заходите, если шо!

Суббота, 11 ноября. День

Луна, Море Дождей, ДЛБ «Звезда»

Федор Дворский не помнил точно, какая по счету скважина пробурена — в череде смен цифры смешались. Но это ничуть не мешало ему наслаждаться жизнью.

Он буквально упивался необыкновенностью. Любоваться земным шаром, светящим ему с черных небес — разве не чудо? А суровые лунные пейзажи? Именно здесь, на «берегу» Моря Дождей, понятие вселенной из надуманных образов переходило в простые житейские истины.

Здесь повсюду — космос. Вакуум, холод, бесконечность — вокруг и рядом. Слабая человеческая плоть прячется в оболочку отсеков, закукливается в скафандры, и все-таки постигает чужой и чуждый мир.

— Керн очень теплый, — толкнулся в наушниках голос Бур Бурыча, — прямо горячий…

— Вы там осторожно, — с беспокойством отозвался Дворский, — образцы сильно фонят!

— Да я осторожно… Уран, плутоний… Хоть лопатой черпай! Экскаватора, хе-хе… Знаешь, как на Земле? Тонны руды перемалываешь ради несчастных грамм! А тут почти наоборот: выбрось граммы пустой породы — и греби чистый металл! С ума сойти…

— Борисыч! — послышался голос Леонова. — Так что делать будем? Добывать как?

— По-хорошему если, — отозвался Кудряшов, — надо рвать лавовые пласты атомными минами, но уж очень глубокий карьер выйдет! Да и как вскрышу вывозить? На чем? Один Пашкин «Мураш» —