— Риточка, ты меня пугаешь, — я внимательно глянул в черные глаза. Веки опустились, пряча зрачки.

Мелодия растаяла, уступая аккордам «Отеля 'Калифорния», медленным и долгим.

— Пригласи Наташу! — шепнула Рита. — Вечно она одна… Кому сказала?

Поцеловав жену, я приблизился к Иверневой, и протянул ей руку. Наташа вздрогнула, заулыбалась, радостно повинуясь моему желанию. А у меня по спине сквозанул холодок услады.

Медленный танец — это плавное верчение партнерши, когда переступаешь с ноги на ногу, покачиваясь и уплывая. А с Наташей выходило приятней вдвойне — обжимаешь талию, чуя, как под ладонями покачиваются бедра, а в грудь ритмично упираются тугие округлости.

— Ты меня избегаешь? — мягко спросил я.

— Нет, нет, что ты! — девушка вскинула синие глаза и похлопала ресницами. — Просто… У тебя работа, у меня работа…

— А помнишь, как ты жила у нас? — моя улыбка вышла немного мечтательной.

— Это было, как испытание… Особенно, когда мы с тобой оставались вдвоем. Знаешь, ты сам виноват, что я вышла замуж за этого мамсика!

— Я⁈

— А кто? — округлился синий взгляд. — Куда мне было деваться? Статус любовницы… Нет, этого было мало для меня, а на большее рассчитывать… Сам понимаешь…

Я погладил Наташу по голове, скользя пальцами по золотистым волосам, и девушка доверчиво прижалась щекой к ладони.

— Всё будет хорошо, — шевельнулись мои губы, — и даже лучше…

* * *

Люблю своих гостей. С ними можно не только выпить-закусить, но и поговорить — по делу или по душам. И они у нас шибко аккуратные (так и тянет выставить две-три «улыбчивых» скобки!).

Я стаскивал грязную посуду, Рита с Юлей ее перемывали, а потом мы дружно подмели да протерли пол, хотя он и без того сверкал. И тишина…

Двое моих женщин уютно засели перед телевизором — шел повтор «Гардемаринов»:

…Но на судьбу не стоит дуться.

Там, у других, вдали — Бог весть,

А здесь у нас враги найдутся —

Была бы честь.

Была бы честь!

И я на цыпочках удалился в кабинет. Включил бра, погрузился в кресло — и достал «Операцию 'Вирус». Обложка потерта касанием многих рук, листы пожелтели… Выдержанная книга.

Правда, майора Скворцова я просил за повесть «Родился завтра», а роман о приключениях Каммерера пошел как бы «в нагрузку»…

Довольно улыбаясь, предвкушая пиршество духа, открыл заложенную страницу:

'…Окна забраны крашеными металлическими решетками. Выходят на проспект Пограничных войск. Второй этаж. Два светлых зала. Шесть сортировок. Четыре довоенных хонтийских мультипляйера, четыре табулятора (огромные черные электрические арифмометры… бегемоты-саркофаги… железное чавканье вращающихся двенадцатиразрядных счетчиков… чвак-чвак-чвак и — гррумдж! — печатающее устройство).

Гррумдж, гррумдж… И пронзительно, словно в истерике, хохочет Мелиза Пину, — смешливая, хорошенькая и глупая, как семейный календарь…

Иллиу Капсук поднимает тяжелую голову, озирается. Ничего не изменилось вокруг. Здесь никогда ничего не меняется. Только день превращается в ночь. А ночь, мучительно переболев темной, влажной жарой и москитами, переходит в день, больной слепящей влажной жарой и гнусом. Маслянисто гладкая жирная вода впереди, насколько хватает глаз, мертвое вонючее марево над болотом позади — двести шагов до края джунглей, до неподвижной пестрой стены, красно-белесо-желтой, как развороченный мозг…

Гнилой Архипелаг. Мертвое, сожранное водорослями море. Мертвая, сожранная, убитая джунглями и соленой трясиной суша…'

Гладкие руки ласково обвили мою шею, а мягкие, словно припухшие губы дотянулись до щеки. Завиток волос щекотал мне ухо, отвлекая от праздника ощущений, зато ноздри лакомо трепетали, улавливая почти истаявший аромат «Шанели».

Тут мне перестало хватать легких, дразнящих касаний, и я облапил Ритины бедра, усадил девушку на колени. Жадные ладони, презрев тонкий халатик, елозили по шелковистому, тугому, теплому…

Забытая книга, укоризненно прошелестев, мягко шлепнулась на ковер.

Глава 18

Суббота, 16 сентября. День

Москва, проспект Калинина

У кинотеатра «Октябрь» простиралась гигантская афиша, настоящее эпическое полотно — на фоне пальм и суровых ступеней пирамид вырисовывался хищный профиль Боярского, простоватое, хоть и жесткое лицо Харатьяна, но в центре композиции пленяла Лита Сегаль. Изящная, прелестная — и опасная.

Наверное, именно сочетание влекущей женственности с холодной решимостью и составляло восхитительный парадокс успеха, что пророчили фильму знатоки.

Во всяком случае, огромная толпа поклонников, колыхавшаяся у кинотеатра, здорово бодрила актеров и актрис. Хорошенькая Наташа Гусева даже заробела, будто стесняясь откровенного выреза на длинном платье — Алисе Селезневой не доставались подобные триумфы. А вот ее товарки красовались вовсю, отрабатывая стандартные голливудские приемы.

Темненькой Ане Самохиной очень шло ее красное макси, а светленькая Нонна Терентьева вырядилась в голубое…

Я обнял за плечи главную героиню, и уловил нервную дрожь.

— Не волнуйся, — ласково шепнул на ушко, — сегодня ты станешь звездой!

— Ага, не волнуйся! — жалобно затянула Рита. — Знаешь, как страшно?

— Это потому, что в первый раз. Потом привыкнешь!

— Нет уж, хватит с меня! — воскликнула «Лита». — Лучше я со своими финансами…

— Трусишка! — нежно обозвал я.

— Ага, боюсь…

Гайдай схитрил, представив киноартистов и киноартисток в коротком парад-алле. Мол, сначала узрите фильм, а интервью дадим потом.

Впрочем, в кинозал мы прошли под звуки аплодисментов — зрители, разогретые за лето рекламой, выдавали аванс.

— Давайте посередке! — громко и уверенно сказала Проклова. — На первом ряду слишком близко.

— Давайте! — благодушно хохотнул Смирнов, раскланиваясь с незнакомыми людьми.

Приглашенные «самой Сегаль» Маша со Светой, Аля, Наташа, Тимоша, Лена, моя мамуля с Филом — все улыбались молча и загадочно, будто посвященные в тайну.

Стоило свету пригаснуть — и людской гомон утих, лишь шепотки таяли в гигантском объеме зала. В темноте заиграла музыка Зацепина, хотя мотивы звучали неузнаваемые — барабаны, индейские флейты и маракасы уводили мелодию в дальнюю южную страну Халигалию…

…Забивая инструменты свистящим гулом, садится громадный «Ил-86». Смешная перебранка в салоне показана скользом, как отсылка к французским комедиям, и вот подан трап. Смена кадра — с визгом тормозов и переливчатым кваканьем клаксонов, на бетонное поле прорываются две машины. Из роскошного «Кадиллака» выскакивает чернявый, зубастый, усатый-волосатый Боярский, он же Мигель Альварадо де Фуэго-и-Риоль, главный конкурент аргентинского скотопромышленника Адольфуса Селестины Сиракузерса. Победительно улыбаясь, богатенький Буратинка несет здоровенный букет алых роз, целый розовый куст…

Неподалеку, мощно взревывая, притормаживает облупленный «Форд-Мустанг», и выпускает