Оррин внес в свое поведение, заключалось в расширении его деятельности, как и подобало расширившемуся полю деятельности. В колледже у него всегда была наготове какая-нибудь схема, с помощью которой он проводил комбинации и использовал других в своих целях. Его кандидаты на классные должности всегда избирались, он назначал эссеистов и ораторов для публичных занятий, когда студенты имели право голоса при их выборе, и он диктовал политику газет колледжа. И при всем этом он оставался за кулисами, его рука не появилась на виду ни разу. Со временем, устав от простоты и легкости этих махинаций, он сумел разделить класс на две фракции, избрать два отдельных набора должностных лиц, а затем выступил в роли миротворца между ними, став единственным независимым членом класса.

Какова была цель Оррина во всем этом, никто никогда не догадывался. Когда его спрашивали об этом те немногие, кто имел слабое представление о том, что он сделал, он отрицал свою причастность, а затем, когда на него нажимали, признавался, что ему нравится видеть раздоры, что в том легком, будничном существовании, в котором он родился, не было никакого удовольствия. Конечно, такой характер был аномалией среди людей этого поколения, сто лет назад такие люди, возможно, существовали, более того, книги говорят нам, что их было много, и, возможно, Оррин пытался жить жизнью какого-нибудь героя девятнадцатого века, о котором он читал. Профессора, с которыми ему пришлось столкнуться в колледже, объявили это обостренным случаем атавизма, и это, скорее всего, было верно, изучение семейных записей доказало, что его прадед, на которого Оррин сильно походил чертами лица, проявлял очень похожие черты. Фактически, эти черты позволили ему сколотить большое состояние среди лживого социального антуража своего времени.

Когда Оррин закончил обучение в колледже и собирался поступить на службу в промышленную армию, он преподнес самый большой сюрприз тем, кто его знал. Его отец и мать умерли за год до этого, а сестра вышла замуж, и он остался практически один на свете. Если бы его родители были живы, они, вероятно, были бы так же встревожены, как другие были поражены достижениями Оррина.

Его дипломная работа была подготовлена тайно, и никто не подозревал даже о ее теме. Поэтому, когда тема была объявлена, возникло не мало любопытства, смешанного с изрядным весельем. Он никогда не был прилежным учеником, и когда он заявил, что будет работать над темой "Социальные системы, прошлое, настоящее и будущее", все почувствовали, что он берется за слишком широкую для его понимания тему. Однако было ясно, что он скажет что-то оригинальное, и когда пришла его очередь выступать перед огромным собранием, собравшимся, чтобы услышать мысли тех, кто так скоро станет новобранцами в промышленной армии, наступила тишина ожидания.

Тезисы оказались более чем неожиданными. Он продемонстрировал неожиданное знакомство с деталями современного социального организма, который он сравнивал со своим любимым девятнадцатым веком, заявил, что свобода личности была утрачена в стремлении к кооперации, привлек внимание к существующим институтам как к деспотии, управляемой стариками, которые делают прогресс невозможным, и завершил выступление призывом к личной свободе. Его язык был красноречив, манера выступления оратора впечатляла, и он вызывал почтительное внимание. Тем не менее, на протяжении всего выступления чувствовалось скрываемое волнение. О такой вещи, как нападение на индустриальный комплекс, до сих пор не думали, считали немыслимым. И то, что этот молодой человек, чье положение было в лучшем случае сомнительным, поскольку всерьез обсуждалось предложение поместить его в больницу под предлогом неизлечимого случая атавизма, имел смелость атаковать все существующие институты, было поразительно. Дипломная работа стала предметом всеобщего обсуждения, и когда было проведено голосование, чтобы определить, какая дипломная работа выпускников должна быть опубликована в виде книги, оказалось, что усилия Оррина получили подавляющее большинство сторонников.

Результат этого оказался более масштабным, чем можно было предположить. Обсуждение вызвало любопытство у тех, кто не присутствовал при произнесении речи, и спрос на книгу рос с каждым днем. Роялти от продажи книги, на которые Оррин, как автор, имел право, вскоре составили достаточную сумму, чтобы освободить его от необходимости служить в промышленной армии в течение первого года, чем он не преминул воспользоваться. Кроме того, это на время положило конец всем разговорам о заключении его в больницу Он был теперь известен большому числу людей, чье знакомство с ним ограничивалось тем, что они читали в его книге, и заключение в тюрьму выглядело бы как преследование за то, что он написал. Пусть они и не соглашались с его выводами, но книга свидетельствовала о наличии мысли, а мыслители были нужны государству. Критика, пусть даже нелицеприятная, была здоровой, и поэтому у властей были связаны руки.

II

Положение, в котором оказался Оррин, получив год свободного времени как раз в этот период жизни, было полно соблазнов. Мы не можем сказать, у скольких из нас хватило бы сил противостоять им. Даже самым сильным было бы трудно оценить истинную ценность дисциплины, связанной с трехлетним ученичеством в промышленной армии. Школьная дисциплина, которую мы считали суровой, пока ей подчинялись, является лишь подготовкой к более строгой дисциплине промышленной армии. Многие ли из нас были бы достаточно сильны, чтобы противостоять тенденции вернуться к дикому индивидуализму наших предков, если бы мы были освобождены от этой дисциплины? Мы не можем сказать, насколько наши характеры укрепляются и формируются благодаря более широкому взгляду на наши социальные отношения, полученному в личных товарищеских отношениях и далеко идущих проектах промышленной армии.

Для Оррина, с его природной регрессивной склонностью, соблазн был неизбежно сильнее, стремлению к самовозвеличиванию было труднее противостоять. И действительно, на какое-то время он поддался этим побуждениям. Он унаследовал от отца усадьбу, где семья жила на протяжении многих поколений, начиная со времен Великой социальной революции. Именно здесь жил его прадед во времена социальных потрясений, положивших начало нынешней промышленной системе. Этот предок слыл огромным богачом, как тогда считалось, но когда государственные чиновники составляли опись его имущества, они не смогли обнаружить ничего, кроме дома и красивого участка, окружавшего его. Предполагалось, что он накопил значительную личную собственность, но что с ней стало – загадка, а поскольку он вел уединенную жизнь с тех пор, как выставил своего единственного сына за дверь из-за его передовых общественных взглядов, никто так и не смог разгадать эту тайну.

Оррин на некоторое время закрылся в этом доме, и мало кто знал о его передвижениях. Обедал он в городской столовой, а иногда появлялся в винной комнате, где за бокалом вина