двора, где возвышались стены, слишком гладкие и высокие, чтоб на них можно было взобраться. К моему удивлению, она исчезла в густых кустах. За ними стоял старый садовый домик, где прежде устраивали завтраки на воздухе, но сейчас он обветшал и зарос. Пери вошла туда; пол был выложен зелеными и желтыми изразцами, кое-где вывалившимися. Нагнувшись, Пери, задыхаясь от натуги, сдвинула большую тяжелую плитку. Открылся проход, ведущий вниз.

— Аджаб! — воскликнул я.

Так вот как они с Марьям сумели побывать у цыган! С царевной ничего нельзя было предсказать.

Мы спустились в темный подвал, и я задвинул за нами изразец. В темноте мы добрались до высокой деревянной двери, которую Пери отперла ключом величиной с мой кулак.

— Светильника у меня нет, — сказала она, — но я знаю дорогу наизусть. Держись за угол моего платка, чтоб не потеряться.

Пери заперла дверь. В подземном ходе было холодно и тихо, как в могиле.

— Никому и никогда не говори об этом, — сказала Пери.

— Обещаю, — ответил я, радуясь такому ее доверию.

Мы долго шли и наконец наткнулись на вторую дверь.

Пери отперла и ее, и мы попали во второй проход, затем поднялись по ступенькам и пробирались по грязи, пока не вышли в другое полуразрушенное здание в гуще деревьев одного из заброшенных садов рядом с Выгулом шахских скакунов.

Завернувшись в пичех и чадор, я поплотнее собрал темную ткань у подбородка. Сквозь редкое переплетение нитей можно было видеть, но я чувствовал себя ослепленным. Когда мы пересекали сад, я старался подражать легкой походке Пери.

— Ты идешь как мужчина, — упрекнула она. — Семени, а не шагай. Будто тень от облака.

Я сдвинул ноги и засеменил, как видел у женщин.

Мы быстро дошли до боковой улочки, где жил Шамхал. Мужчины оглядывали нас и отпускали грубые предложения, от которых я ошущал себя вывалянным в грязи. Это и значит — быть женщиной, всегда на виду? Мне не хватало моей обычной уютной незаметности.

Пери представила нас слугам как сестер Шамхала, отказавшись открыть лицо, пока нас не провели к ее дяде.

Шамхал пил свой вечерний чай. Он изумленно уставился на представшие перед ним фигуры, но когда Пери заговорила, он тотчас узнал ее голос. Отослав слугу, Шамхал велел ему не входить, пока не позовут. Как только дверь закрылась, Пери отодвинула свой пичех, а я свой.

— Во имя Всевышнего! — сказал Шамхал; его обычно цветущее лицо бледнело. — Как ты получила разрешение покинуть дворец? — Он поспешил к двери удостовериться, что она прочно закрыта, и даже после этого не перестал оглядываться. — Тебя что, по голове стукнули? Подумай, что с тобой сделают, если Исмаил дознается!

— Я вынуждена была прийти.

— Такой риск!

Пери села, а я остался стоять у дальней стены.

— Я тут из-за царевичей, которых убили, — ответила она сдавленным голосом. — Но я пришла не за соболезнованиями. Я пришла спросить, когда знатные люди сефевидского двора собираются остановить эту бойню?

Шамхал отступил:

— Что мы можем сделать? Убийства были по прямому приказу твоего брата, света вселенной.

— Дядя, оставь дворцовые витиеватости. Шах уничтожил половину династии. Собираются ли высокородные что-нибудь сделать?

— А что мы можем?

— Шах, впавший в безумие, может быть смещен законным образом.

— Но этот не безумен, не болен и не слеп. У нас нет веских оснований.

— Несправедливость — не основание?

— Нет несправедливости в том, что исходит от шаха.

— Опять дворцовое пустословие, — сказала Пери. — Разве знатным все равно, что происходит?

— Конечно нет. Все удручены положением дел.

— Ты просил кызылбашей о помощи?

— Нет, ведь их отправили громить суфиев.

— Почему? Они же этого не заслужили.

— Знаю.

— Придворные мужчины или нет?

Его плечи напряглись.

— Повсюду шпионы Исмаила. Никто дохнуть не может без того, чтоб он не услышал.

— О Всемогущий! Я безоружная женщина, просящая о помощи, — никто не решается встать за верное дело?

— Что такое «верное дело»?

— Когда правители других царств обнаруживали признаки умственного нездоровья, знатные придворные просили старейшую из женщин-родственниц о разрешении сместить его, и когда получали, то смещали безумца. Похоже, те люди были храбрее наших.

Он чувствовал себя так неуютно, словно она держала у его глаза раскаленную кочергу.

— Я хотел бы помочь.

— Разве ты и другие не боятся, что он не прекратит убивать своих единокровных?

— Конечно. Все надеются, что, проявив верность, они останутся невредимы. Любое проявление неверности карается так быстро, что мы и подумать об этом не смеем.

— Мой отец был прав, заперев его в тюрьму, — сказала она. — Мне надо было быть осторожнее. Он разглядел в Исмаиле то, чего никто из нас не знал.

— Верно.

— Ты можешь, по крайней мере, защитить внуков Султанам?

— Если шах потребует их смерти — нет.

— Шамхал, что с тобой стало?

— Я пытаюсь выжить как могу. Это все, что человек может при таких обстоятельствах.

— Так жить — мерзко.

Его широкое лицо набухло от гнева.

— Ты так считаешь? Другие возможности куда мерзостнее.

— А именно?

— А именно то, что я, по крайней мере, советую Исмаилу каждый день, стараясь добиться милосердия и благости. Я пытаюсь повлиять на его решения, приводя примеры доброты. Что делаешь ты?

— Он не оставил мне ни единой попытки что-нибудь сделать.

— В точности как мне. Ты обошлась с ним пренебрежительно. Ты отвергала его приказы. Ты не воспользовалась временем, за которое могла стать доверенным слугой. Вот итог — у тебя не осталось никакого влияния.

Лицо Пери сверкнуло темным пламенем.

— Я заслужила лучшего.

— Почему?

— Потому что я обладаю многими знаниями. Потому что я дочь своего отца. Потому что я искуснее правлю, чем он.

— Всё правда, но сейчас это нам не поможет. Я умолял тебя склониться перед ним, явить свою покорность. Но ты не пошла на соглашение и потому осталась бессильной.

— По крайней мере, я не струсила. Я стою за то, во что верю.

— Красивые слова, — сказал он. — Они могут стать еще красивее, когда ты претворишь их в стихи. Но что пользы от слов? Сейчас, когда тебе это нужнее всего, ты не можешь даже добиться приема у своего брата.

— Я не склонюсь перед его нелепыми приказами, как ты. Сколько людей ты еще оставишь и увидишь мертвыми?

— Столько, сколько надо, пока я могу влиять на него настолько, насколько могу, и приспосабливаться, когда не могу.

— А если ты проснешься и увидишь над собой его слуг с удавкой в руках?

— Я буду исполнять свой долг.

Пери была так потрясена, что ударила себя кулаками в виски:

— Словно крысу уговариваешь не есть из отхожих ям!

— Ты сама жрешь