Шрифт:
Закладка:
Всю эту долгую ночь мы писали письма ее родным, прерываясь только на засахаренные фрукты или очередную чашку кофе. Азар следила за тем, чтоб масляные светильники ярко горели, а растопленный воск был наготове, — Пери вдавливала в него свою печать, как только чернила на письме высыхали. Когда у нас уставали руки от писания, Азар усердно растирала их. Она разминала мои кисти, а я, откинувшись на подушку, любовался крошечной родинкой у ее губ. Я чувствовал себя смертельно уставшим и одиноким. Думал я и о том, не пустит ли Азар-хатун меня в свою постель, но ее безразличие говорило, что ей это не нужно.
Первый призыв к молитве донесся до нас, когда запечатывалось последнее письмо. Я быстро написал добавочную короткую записку Махмуду, хотя Пери уже написала ему; я молил его быть осторожным во всем и подписался «Твой любящий учитель».
Глаза Пери глубоко ввалились, и я был уверен, что они — отражение моих собственных.
— Буду молиться, чтоб нам удалось спасти вашу семью, — сказал я.
Восемь ее родных и двоюродных братьев были, как мы полагали, еще живы.
— Иншалла, — отвечала она и затем взглянула на меня с новым сочувствием. — Теперь я узнала больше о мучительной печали, которую ты изведал еще юным. Смерть всегда уродлива, но убийство члена семьи просто ужасно. О, мое разбитое сердце!
— Повелительница, мне очень жаль, — тихо сказал я. — Поверьте, я понимаю, что утешения не существует.
Я сложил письма в сумку и отправился в очередной поход к начальнику ее гонцов, молясь про себя, чтоб эти послания пришли вовремя и возымели действие.
Несколько часов спустя Пери велела мне снова идти к дому Ибрагима и проверить, что там. Утро было холодное, гололед покрыл землю, я шел по главной улице среди облетевших деревьев. Оставалось надеяться, что шах Исмаил решит явить Ибрагиму свое великодушие. Может быть, в этот раз меня впустят в его дом и я смогу взглянуть на него, чтоб донести до Пери этот подарок.
Когда я подошел, мне стало легче оттого, что стражников-черкесов уже не было. Я постучал тяжелым кольцом, предназначенным для женщин, и одна из служанок Гаухар открыла дверь. Она сказала, что госпожа во внутреннем дворе.
— Я не могу тебя проводить, — грубо добавила она. — У меня полно работы.
Я решил, что ее грубость оттого, что стражники перевернули весь дом. Пройдя по коридору через просторную комнату, я увидел множество полок, таких пустых, что в свете раннего утра они казались печальными. Без сомнения, тут и была знаменитая библиотека, но где же книги? Мое сердце сдавило, когда я увидел выпавшие страницы рукописей, на которых остались отпечатки сапог.
Подходя ко двору, я учуял огонь, что было странно для такого времени. Там пылал большой, до самого неба, костер, который поддерживал пожилой мужчина. Гаухар сидела на промерзшей земле, словно последняя служанка, ее спина горбилась под черной накидкой, а печальное лицо освещало скачущее пламя.
— Салам алейкум. Я принес привет от Перихан-ханум, — сказал я.
Гаухар продолжала смотреть в огонь, молчаливая как могила. Меня охватила тревога.
— Моя повелительница спрашивает о вашем здоровье и желает знать, не может ли она чем-нибудь помочь вам.
Гаухар сомкнула веки, и две больших слезы покатились по ее скулам.
— Пери была права. Нам следовало бежать.
Она забилась в таких безутешных рыданиях, которые смягчили бы даже сердце Исмаила.
— Его убили нынче утром, — сказала она, — и у них не нашлось милосердия убить меня вместе с ним.
Какие могли быть слова для такого случая? Можно было только молчать.
Слуга ворошил костер, и к небу взлетали клочки горящей бумаги. Я подумал, что Гаухар пыталась сжечь уличающие документы, но тут я заметил несколько обугленных книг стихов. Их страницы уже потемнели и закручивались.
— Ах! — в тревоге крикнул я слуге. — Туда по ошибке попали книги!
Он отвернулся. Гаухар запрокинула голову и жутко захохотала:
— Никакой ошибки.
Я уставился на нее.
— Исмаил не получит их! — закричала Гаухар. Она раскинула руки и замахала ими. — Наконец-то они в безопасности!
— Вы хотите… вы хотите сказать… — Я не мог найти в себе сил задать вопрос. — Где они?
— Я сожгла их.
— Все?
— Все. Кроме этих. — Она указала на обугленные остатки в золе.
Тысячи книг — труд бесчисленных писцов, позолотчиков, художников — стали дымом в одно-единственное утро! Утрата была слишком огромной, чтоб измерить ее.
Ликование Гаухар стихло, когда она увидела выражение моего лица. Рыдания снова сотрясли ее тело с такой силой, что она задохнулась и раскашлялась.
Я помчался назад, в дом Пери, и привел несколько евнухов и женщину-лекаря. Она дала Гаухар снотворное питье; выпив его, та сказала:
— Молюсь, чтоб никогда больше не просыпаться.
Среди всей этой сумятицы мирза Салман позвал меня в свое управление, чтоб рассказать, как Салман-черкеса назначили хранителем Драгоценнейшей из печатей шаха, то есть на место Ибрагима. А ведь Ибрагима еще и не похоронили, когда было сделано это назначение. Как быстро меняют любимцев, как быстро стирают все их следы!
Пери вознамерилась посетить своего дядю, чтоб попросить его помочь ей с остальными наследниками. Как хранитель печати, он был теперь одним из самых высокопоставленных чиновников державы.
— Мы не можем думать только о себе или о своем достоянии, — упорно твердила Пери.
Я не понимал, что она имеет в виду, пока она не достала из сундука и не протянула мне часть женского наряда: темный чадор и пичех, чтоб закрыть лицо.
— Когда мы выйдем из дворца, ты должен будешь снять чалму и облачиться в это.
— Выйдем из дворца?
— Мы тайно пойдем встретиться с Шамхалом у него дома. Это даст ему возможность отрицать наш приход.
— Но это же запрещено!
— Джавахир, — сурово сказала Пери, — у нас нет выбора.
Если нас поймают, меня накажут за то, что я дал ей выйти. Я рисковал своим положением и, возможно, самой своей жизнью. Но Пери была права: что толку от наших жизней, если Исмаил убьет всех своих братьев, а может, и сестер?..
— Повелительница, как вы рассчитываете выйти наружу?
— Следуй за мной.
Мы прошли через гарем так быстро, что воздух, казалось, расступался перед Пери. Я шагал за нею до самого дальнего конца
