напоминает странное существо из океанской пучины: сплюснутое деформированное тело с обрубками грудных, спинных и хвостовых плавников в самых произвольных местах и непропорционально огромная пасть.

Пасть – это Гранд-Харбор, а город уютно гнездится в области челюстного сустава, и железные крыши сверкают сигнальными зеркалами из-за темно-зеленого покрова густой растительности. Самолет сделал круг над островом, радуя пассажиров панорамным видом на белоснежные пляжи и воду – столь прозрачную, что все замысловатые подробности коралловых рифов проступали из глубин масштабным сюрреалистическим полотном.

Шерри прижалась носом к круглому оргстеклу иллюминатора и даже вскрикнула от восхищения, когда «Фоккер-френдшип», сбрасывая высоту, пролетел над ананасовыми плантациями, а работавшие на них женщины отвлеклись от трудов и задрали головы. После приземления самолет вырулил к крошечному зданию аэропорта, украшенному билбордом с надписью: «Остров Сент-Мэри – жемчужина Индийского океана», под которым нас ожидали еще две жемчужины.

Я заранее дал телеграмму Чабби, и они с Анджело явились нас встречать. Анджело подбежал к ограждению, обнял меня, выхватил сумку, и я представил ему Шерри, после чего поведение моего юного друга изменилось самым радикальным образом, потому что на острове существует мерило женской красоты, преобладающее над остальными: даже самая косоглазая и кривозубая девушка, обладающая «чистой» кожей, соберет вокруг себя орды ухажеров. Чистая – это не про прыщики, а про цвет, а кожа Шерри была одной из чистейших, что когда-либо видели на острове.

Пожимая ей руку, Анджело впал было в кататонический ступор, но быстро пришел в себя, вернул мне сумку и забрал ручную кладь у Шерри, после чего поплелся за ней верным псом, отставая на несколько шагов, не сводя с нее восхищенного взгляда и сверкая улыбкой всякий раз, когда она поглядывала в его сторону. Короче говоря, не успела Шерри ступить на остров, как тут же обзавелась преданным рабом.

Чабби выступил нам навстречу с большим достоинством, наморщив лицо в небывало хмурой гримасе, огромный и неподвластный времени, словно гранитный утес. Забрал мою ладонь в громадный мозолистый кулак и проворчал что-то насчет того, как он рад меня видеть.

Он свирепо уставился на Шерри и тут же слегка струсил. А потом случилось такое, чего я раньше не видывал: Чабби стащил с головы просоленную морскую кепку, обнажив отполированный до блеска купол черепа и проявив тем самым неслыханную обходительность, и улыбнулся так широко, что мы имели удовольствие видеть пластмассовые десны его фальшивых челюстей, а дождавшись багажа, оттеснил Анджело, взял по сумке в обе руки и направился к пикапу. Шерри последовала за ним, преданный Анджело плелся за ней по пятам, а я замыкал шествие, изнывая под весом своей поклажи, потому что про меня все забыли. В кои-то веки вся команда единодушно одобрила мой выбор.

Мы сидели на кухне у Чабби, миссис Чабби кормила нас банановым пирогом и подливала нам кофе, а мы с Чабби обсуждали условия деловой сделки: за выторгованную самым бессовестным образом плату я зафрахтую на неопределенный срок его вельбот с резвыми новенькими «эвинрудами», они с Анджело поступят ко мне в команду на старое жалованье, а в конце фрахтовки, если моя затея увенчается успехом, обоих ждет внушительная «марлиновая премия». Я не стал вдаваться в подробности насчет цели нашей экспедиции: лишь объяснил, что встанем лагерем на одном из внешних островов архипелага, после чего мы с Шерри приступим к подводным работам.

К тому времени, когда мы пришли к согласию и, как принято на острове при заключении сделки, ударили по рукам, дело уже шло к вечеру, и на мой организм вновь заявила права островная лихорадка, чьим первейшим симптомом является нежелание делать сегодня то, что можно без серьезных последствий отложить на завтра. Поэтому Чабби и Анджело остались заниматься подготовкой к экспедиции, а мы с Шерри заскочили к Мамке Эдди за провиантом, а потом, перевалив в пикапе через горную гряду, спустились к пальмам Черепашьего залива.

– Это сказка, – прошептала Шерри, стоя под соломенным навесом на широкой веранде. – Так не бывает. – И кивнула на гибкие пальмы и белый до рези в глазах песок.

Я подошел к ней, встал у нее за спиной, обнял за талию и притянул к себе. Не сопротивляясь, она накрыла мои руки своими и сжала мне ладони:

– Ох, Гарри, я и не знала, что на свете бывают такие места.

Я чувствовал, как она меняется, словно озимое растение, слишком давно не видевшее солнца, но меня тревожили сокрытые в ней тайны, ведь я до сих пор не мог их осмыслить: она была непростым человеком, ее трудно было понять, и в глубинах ее океанно-голубых глаз виднелись рифы внутренних противоречий, похожие на силуэты акул-убийц. Прежде я не раз замечал, что Шерри украдкой бросает на меня враждебно-расчетливые и даже ненавидящие взгляды.

Так было до приезда на остров, теперь же она, повторюсь, расцвела на солнце, как озимое растение, словно избавилась от неких цепей, до недавнего времени сковывавших ее душу.

Шерри сбросила туфли, босая обернулась в моих объятиях и, встав на цыпочки, поцеловала меня:

– Спасибо, Гарри. Спасибо, что привез меня сюда.

Миссис Чабби подмела полы, проветрила белье, расставила по вазам цветы и заполнила холодильник. Мы рука об руку прогулялись по хижине, и хотя Шерри все приговаривала, как тут по-мужски утилитарно, мне показалось, что я заметил тот блеск, который появляется в женских глазах перед тем, как их обладательница начинает двигать мебель и избавляться от скромных, но любовно накопленных мужских сокровищ.

Когда она остановилась, чтобы поправить вазу с цветами, поставленную миссис Чабби на широкий трапезный стол из камфорного лавра, до меня дошло, что в Черепашьем заливе грядут перемены. Но эта мысль, как ни странно, меня не обеспокоила – я вдруг понял, что мне до смерти надоело в одиночку готовить еду и вести хозяйство.

В спальне я надел плавки, а она – купальник: уже в первые несколько часов после того, как мы с Шерри сблизились, я заметил за ней гипертрофированное чувство личной стыдливости, и теперь понимал, что не скоро приучу ее к традиционному для Черепашьего залива купальному облачению. Однако в качестве компенсации за временный избыток одежды на теле мне было дозволено узреть Шерри Норт в бикини.

Впервые у меня появилась возможность рассмотреть ее с головы до ног. Самой потрясающей чертой ее внешности оказалась гладкая блестящая кожа. В остальном же она была рослая, чуть широковата в плечах и узковата в бедрах, но с тонкой талией, плоским животиком и точеным пупком. Я всегда считал, что турки не зря считают эту часть женской