Императрица смотрела в огонь, откусывая свой гриб. Несмотря на голод, она ела так, будто сидит у изящно накрытого стола, а не на земле в грязной пещере.

– Мы нечасто едим крабов, – продолжил я, не зная, стоит ли переворачивать их, пока они готовятся. – Гурт Торин никогда не проводил много времени в устьях рек. Мы, степняки, охотились на антилоп, – я изобразил руками рога антилопы. – Антилопа. В лесистой местности водятся кабаны, а в верховьях рек в подходящее время года есть рыба, – теперь я изобразил на голове плавник. Меня скрутила тоска по дому, и я уставился на темнеющее небо. – И к такому количеству дождей мы тоже не привыкли. Даже в дельтах ни в одно время года не бывает так сыро. – Императрица по-прежнему ничего не отвечала. – И у нас две луны. – Я поднял вверх два пальца в виде нашего символа луны. – Богиня Луны располагается на горизонте, как застенчивое солнце. Она растет и убывает так же, как и Всевидящий отец, но даже на северных равнинах видна только половина. Она как мать присматривает за нами.

В этот момент императрица посмотрела на меня, пытаясь понять слова.

– Моя мать умерла, когда я был маленьким, – продолжил я, не столько для нее, сколько для себя. – Она заболела, и целители ничего не смогли сделать. Они пытались. Отец умер так рано, что я его не помню, но обо мне всегда кто-то заботился. Гурт – это наша семья. Мы делаем все ради гурта.

Я смотрел, как языки пламени лижут жесткие панцири крабов.

– Думаю, Гидеон до сих пор верит в это, просто избрал иной путь.

При звуке его имени императрица Мико прищурилась.

– Император Гидеон? – сказала она.

– Это так странно звучит. Но да, полагаю, так его сейчас следует называть. Он хороший человек, по крайней мере, был таким. Я не могу этого забыть. – Я поменял позу и посмотрел прямо на нее. – Ты знаешь? – мой пристальный взгляд привлек ее внимание. – Ты знаешь, что светлейший Бахайн им манипулирует? Что именно он виноват во всем, что произошло? – Я махнул рукой в сторону, откуда мы пришли. – Он использовал нас. Использовал чилтейцев. Только чтобы забрать у тебя трон. – На этих словах мой голос надломился, я с трудом представлял, что за человек мог столько всего разрушить, погубить столько жизней ради чего-то столь бессмысленного. Это никак не отменяло того, что сделали с нами чилтейцы. Или что Гидеон сделал с Кисией. Но в тот момент мне нужно было знать, что она понимает – виноваты не только мы, ее настоящий враг живет на ее земле, говорит на ее языке.

Мико нахмурилась. Она не понимала слова, но, возможно, почувствовала какую-то часть их смысла или уже знала правду, поскольку отвернулась, склонив голову под тяжестью горя.

Я смотрел в огонь, а она в дождь, никто не произнес ни слова, пока не приготовились крабы. Расколов панцирь, я вытащил мягкое белое мясо и протянул Чичи, прячущейся в глубине пещеры.

– Вот, – сказал я, помахав ей. – Иди поближе к огню, обсохни.

Собака не шелохнулась, и я бросил мясо в ее сторону. Чичи смотрела на него, виляя хвостом, потом очень медленно подкралась к нему, облизывая воздух. Мясо исчезло в мгновение ока, и я бросил еще кусочек поближе. На этот раз собака сомневалась не так долго. Третий кусочек я положил на ладонь. Обнюхав ее, Чичи подошла ближе и съела мясо, облизав шершавым языком мои пальцы.

Я почесал ее за ушами.

– Вот, у костра не так уж и плохо, – я положил кусочек краба рядом с собой, и Чичи улеглась, зажав его между лап.

Когда я поднял взгляд, императрица со слабой улыбкой смотрела на меня. Она кивнула собаке и что-то сказала, улыбка ее дрожала. От доверия в этом взгляде у меня что-то затрепетало в животе. Не в силах встретиться с ней глазами, я потрепал Чичи по голове, случайно встретившись с пальцами Мико. Она отдернула руку и покраснела. Она что-то пробормотала – возможно, это были извинения – и отвернулась, гордо задрав подбородок, но в какую бы ложь она ни пыталась заставить поверить меня или себя, ей удалось лишь выглядеть уязвимой.

Я вынул из огня краба и протянул ей.

– Краб, – когда она повернулась, я снова повторил, подкрепив жестом: – Краб.

Она попыталась повторить слово, и, хотя не совсем преуспела, я улыбнулся от звука моих слов на ее губах. Те немногие чилтейцы, что выучили наш язык, делали это совершенно для других целей. Она попробовала сказать слово еще раз, и у нее почти получилось. Взяв краба, она указала на огонь.

– Огонь, – сказал я, и она снова попробовала повторить. Когда у нее получилось, она указала на палку, листок, землю, лужу воды и наконец на Чичи.

– Чичи? – сказал я, но императрица помотала головой и указала снова. – А, собака.

Остаток вечера мы ели нашу скудную пищу и обменивались словами, по очереди называя предметы и выворачивая язык ради новых звуков. Когда закончились предметы, на которые можно было показывать, мы перешли к простым фразам, но постепенно, по мере того как костер начинал угасать, угасало и наше настроение, вместе с холодом в тело проникла усталость.

Мы устроились на ночлег по разным сторонам умирающего костра. Не самое удобное место, но усталость компенсирует многое, и я уже почти засыпал, когда услышал всхлип. Это было так неожиданно, что сначала я посмотрел на собаку, но плечи императрицы Мико затряслись, и она уткнулась лицом в колени, обняв их руками, как ребенок.

– Императрица?

Я положил руку ей на плечо, предлагая свою силу, как сделал бы это для любого Клинка, попавшего в беду, но она отстранилась и, подняв голову, завыла как волк. Вой перешел в нечленораздельный поток кисианского, сопровождаемый рыданиями. Большая часть слов не имела смысла, а лишь передавала ее страдания, но я уловил повторяющиеся имена. Сян. Эдо. Бахайн. Она указала на меня и гневно выкрикнула имя Гидеона, но потом поддалась безнадежности. Мико раскинула дрожащие руки, слезы текли по ее щекам, пока она говорила о Мейляне и повторяла имена Дзай, Мансин и Оямада, снова и снова. Я понятия не имел, кто такие Дзай и Оямада, но Мансина я знал. Старый воин, сидевший на троне в ее доспехах и обманувший всех нас. Я видел его во дворце, запертым в камере. Я хотел бы сказать императрице, что он жив, но мог лишь слушать ее излияния, пока она не выдохлась. Тогда она свернулась калачиком, всхлипывая и повторяя одно имя снова и снова. Мама.

Я оставил ее в покое. Не в моих силах унять ее страдания, я мог лишь обратить взор богов на ее боль. И потому повернулся спиной, оставляя ее наедине с горем, и запел нашу песнь, вспоминая, как делал это закованным в цепи на юге Чилтея. Они хотели сломить наш дух, но ничего не вышло. Левантийцев можно бить, мучить, убивать, но нельзя сломить. Никогда. Мне пришлось напоминать себе об этом.

* * *

Наутро я занялся приготовлениями к уходу. У нас был лишь один мешок, моя сабля и одежда, так что много времени это не заняло. Я затушил огонь, проверил, что на склоне никого нет, и посмотрел на серые облака, надеясь, что дождя пока не будет. Все это время императрица не двигалась. Она просто лежала, поглаживая Чичи и глядя в пустоту.

– Пора идти, – сказал я. Она не пошевелилась, как будто не слышала, и я указал на выход из пещеры. – Мне нужно вернуться к своим.

Чичи подняла голову и завиляла хвостом, но императрица осталась на месте.

– Случилось ужасное, – сказал я, встав так, чтобы она меня видела. – То, что произошло с вашей империей, может сломить любого. Но нам нельзя ломаться. Нельзя отступить. Если мы не вернемся, то этот… Бахайн получит все, что хочет, и уничтожит все, что нам дорого. Если я не вернусь вовремя и не остановлю его, мой народ, ставший лишь пешками не в своей войне, погибнет. Гидеон умрет. – От волнения мой голос