Шрифт:
Закладка:
«А и вправду, зачем?» – неожиданно холодно подумала Таня.
Танины воспоминания. Часть 1
Сколько она себя помнила – у нее либо никого не было, либо сразу двое. А то и трое... Впрочем, трое бывало не очень часто – пожалуй, реже даже, чем никого. Точнее сказать, только два раза и бывало... и, кстати, третий появлялся лишь на короткое время и почти сразу исчезал.
Странно, она никогда не считала себя шлюхой... да и никто вроде не считал, кроме Сашкиной маменьки. Просто: опытная женщина.
И ей никогда не приходилось лгать: зачем лгать, когда можно просто не отвечать на вопросы? Она овладела этим приемом очень быстро. К примеру, спрашивает он вечером: «Где ты была в два? Я тебе на работу звонил, а тебя нет». А ты отвечаешь: «Давай потом поговорим, у меня голова болит». Если произнести слово «потом» правильным голосом, то человек сразу отстает.
В первый раз она изменила своему возлюбленному, когда ей не было и восемнадцати. Хотя, строго говоря, можно ли считать это изменой? – она ведь с возлюбленным тем ни разу не спала и даже не целовалась. Да что там целоваться... объяснения между ними – и того не произошло! Надо же, какой дурой была: влюбилась по уши, чуть в обмороки не падала – а не смогла уложить его в постель! Таня работала тогда в маленькой архитектурно-реставрационной конторе и одновременно училась на вечернем – времени не хватало катастрофически. И при всем при том: специально вскакивала каждое утро на четверть часа раньше, припиралась на работу и ждала, пока примчится Колька на своем мотоцикле!... Он всегда приезжал минут за десять до начала рабочего дня: говорил, что движение не такое сильное, – вот она и старалась... Однако ничего из этих утренних тет-а-тетов не получалось: буркнут друг другу здрасьте и засядут за работу, как хомяки за семечки. Колькин стол располагался позади Таниного, и та кожей спины чувствовала присутствие своего возлюбленного. Хуже того: как только с улицы доносился звук приближавшегося мотоцикла (комната, где они сидели, находилась на первом этаже), ее сердце поднималось к горлу и оставалось там, пока не приходили остальные сослуживцы. Потом текучка дня засасывала Таню, и она на время забывала о своих переживаниях – до тех пор, пока не кончался рабочий день и Колька, надев кожаную тужурку, не направлялся к выходу. И тогда ее волной захлестывало отчаяние, ибо он уходил от нее в Неизвестный Мир Других Девушек – более симпатичных лицом и с намного большей, чем у нее, грудью! Господи, ну не дура ли?
А потом была та командировка, где она познакомилась с Давидом.
Странно, ее почему-то всегда тянуло к евреям – она даже подсчитала один раз: из восемнадцати любовников, включая двух мужей, – семь евреев. Больше одной трети – действительно, избранный народ! А может, это их тянуло к ней... Один из любовников-неевреев неприязненно объяснял сей феномен ее похотливостью: евреи – люди восточные, вот их на развратных и тянет. Чушь! Восточных людей тянет на блондинок, а она – темная шатенка... и вообще на кожу смуглая.
Ну, так или иначе, а первым ее любовником был как раз еврей. Да еще на двадцать пять лет ее старше. В ту командировку они поехали втроем: Таня, ее начальник со странной фамилией Желнораго и Давид Фельдман – представитель Института реставрации. Как только она увидела его за два дня до отъезда, так сразу что-то опустилось внизу ее живота – она тогда не поняла, что это значит. У Тани с детства на все события и эмоции были свои физиологические реакции: расстроена – мутит, скучно – икает, устала – голова болит с затылка, жалеет кого-нибудь – скулы сводит, будто лимонами объелась. Однако чувство внизу живота не случалось с ней до этого ни разу. Лишь испытав его еще раз (через полгода, совсем с другим мужчиной), Таня поняла, что это знак ей такой: человек этот, если захочет, станет ее любовником. Кстати сказать, с Колькой, своей первой любовью, она ничего такого не чувствовала, а вот с Малышом ощутила с первой секунды.
Как все командировки, эта началась с неприятного: путешествия на поезде. Встретились они прямо в купе и сразу легли спать: последний день перед отъездом прошел в изматывающих хлопотах. Утром тоже торопились: поезд приходил на их станцию в семь утра. Выгрузив багаж и сложив его пирамидой Хеопса на привокзальной площади, Давид и Желнораго минут сорок спорили об интригах неведомого Хрипловича: убивали время до открытия исполкома. Потом Желнораго поплелся к начальству просить машину, а Давид пошел узнавать насчет «нулевого», как он выразился, варианта – автобуса. Таню оставили сторожить вещи. Желнораго вернулся ни с чем: машину не дали, и они влились в неопрятно колыхавшуюся толпу вокруг автобусной станции. Во время штурма автобуса Таню отнесло в сторону от своих, а через полчаса дороги чуть не стошнило от давки и духоты на притиравшего ее к стенке отвратительного мужика. Лишь поняв, чем рискует, тот ослабил напор, и она выжила.
Автобус пришел на место лишь к полудню, и, навьюченные барахлом, они потащились в Дом колхозника – места были забронированы заранее. Желнораго и Давида поселили порознь с какими-то посторонними людьми, а Тане (нечаянная радость!) достался одиночный люкс. Впрочем, «люксом» номер этот назывался условно: просто комната с полутораспальной кроватью. Потом они пошли смотреть церковь, из-за которой приехали, и Давид целый час рассказывал, почему его отдел так ею интересуется. Именно тогда Таня обратила внимание на его губы: довольно полные, розовые и, неожиданно для мужчины, в форме сердечка. Слушая вполуха Давидовы объяснения, она очень хотела коснуться этих губ кончиками пальцев.
Потом они все вместе отправились в поссовет за ключами, а оттуда (в расширенном составе, включая секретаря) – за слесарем Мишкой, ибо ключи не нашлись. Мишка был в отгулах по причине запоя, но из уважения к реставрационной науке возжелал исполнить свой гражданский долг – каковой заключался, как выяснилось, в срывании замка ломом. Внутри церкви слесарь неотрывно таскался за Таней,
