идеологии. Правды он ей не сказал – ни тогда, ни после. Она догадалась сама: рисовать Иван уже не мог – как штангист, надорвавшийся при попытке установить мировой рекорд, никогда больше не подходит к штанге.

А еще он был религиозным, так что венчались они в церкви. И до самой свадьбы не спали друг с другом (целый год!) – он настоял. Этот бзик так Таню удивил, что она твердо решила Ивану не изменять – благо Давид уехал на пять месяцев в Архангельск, а больше у нее в тот момент никого и не было.

Решение выйти за Ивана она приняла с открытыми глазами: знала, что психиатрический. И точно: через две недели после свадьбы – загремел в Институт психздоровья. Сначала перестал с ней спать – на седьмой день, безо всяких объяснений. А еще через неделю просто не пришел вечером домой (Таня в тот день на работу не ходила, чертила дома). Сперва она позвонила Ивановым родителям – без толку; потом ближайшим друзьям – тоже не знали ничего. Следующим этапом, отыскав его записную книжку, – всем подряд. Лишь дойдя к часу ночи до буквы «Ш» (Штейнгардт Игорь Генрихович), она узнала, что муж ее – «где обычно, в четвертом корпусе», и что «мы даже сумели положить Ваню в его любимую палату!» Эта «любимая палата» чуть ее не доконала... Что же касается подробностей, то Игорь Генрихович обсуждать их по телефону не пожелал и пригласил Таню в понедельник лично, а пока: «Очень вас прошу, милая, к Ванечке не ходите и о нем не беспокойтесь, он у нас в целости и сохранности».

Профессор Штейнгардт оказался начальником отделения, с огромным кабинетом и пожилой секретаршей в предбаннике. Строго проинструктировав неопытную Таню («...и ни в коем случае не говорите ‘шизофрения’, милая, – только ‘душевная болезнь’, вы слышите?...»), секретарша запустила ее внутрь.

Игорь Генрихович Штейнгардт встретил «внучатую невестку покойного Василия Петровича» на пороге кабинета и с почестями усадил ее в кресло под автопортретом Ваниного деда. Выглядел доктор карикатурно: ветхий старичок в пенсне и галстуке бабочкой, с манерой говорить, достойной своих пациентов. Усевшись за стол размером с небольшой аэродром и отчаянно жестикулируя, он стал объяснять, что «течение душевной болезни Ванечки осложнилось от сильного давления с вашей стороны, милая, в сексуальной сфере». – «Какая чушь! – воспламенилась Таня. – Да, если хотите знать...» – «Не чушь, – спокойно перебил ее Игорь Генрихович и быстро-быстро заморгал глазами, – он мне так и сказал... А теперь, когда я вас вижу, то и сам чувствую». Таня чуть не рассмеялась ему в лицо... «Вы, Танечка, не фыркайте, а лучше подумайте над тем, что я говорю, – поучительно объявил профессор, вертясь туда-сюда на крутящемся стуле. – И как Ваня себя вел в последнее время, тоже вспомните».

Последний аргумент выглядел убедительно: теория Игоря Генриховича действительно объясняла странное поведение Ивана в течение последних двух недель. И, кроме того, если Мышка сам такое сказал, то, значит, он так и чувствует – зачем ему доктору-то лгать? «Выходит, у Вани от меня шизофрения обострилась!» – расстроилась Таня... и вдруг вспомнила наставления секретарши. Но поздно: профессор Штейнгардт выбежал из-за стола и, размахивая руками перед Таниным лицом, прочитал ей гневную лекцию о безграмотных людях, употребляющих термин «шизофрения» всуе. «Нет такого заболевания! – орал профессор, запутывая ее вконец. – Понимаете – нету! А есть невежественные жены больных людей, которые своим несносным поведением усугубляют протекание недуга». Глаза его метали молнии. «Вы меня поняли, милая?!» – заорал он, чуть не стукнув Таню по носу. «Поняла, Игорь Генрихович, поняла... Извините Христа ради... – лепетала та в ответ. – Вы только скажите, что... а я для Вани все сделаю!» Внезапно остыв, профессор Штейнгардт вернулся к себе за стол и стал объяснять. Таня не должна: во-первых, демонстрировать свое желание перед половым актом, во-вторых, показывать свое наслаждение во время полового акта, а в-третьих, высказывать свою благодарность после полового акта. «Три ‘не’, – закончил он, – очень легко запомнить: до, во время и после». – «А я думала, наоборот... – удивилась Таня. – Так сказать, три ‘да’...» – «И неправильно думали, Танечка... – благодушно сообщил ей забывший былые обиды профессор. – Верьте мне, милая, я на этой проблеме сорок лет назад докторскую защитил».

Она ходила к Игорю Генриховичу еще два раза, пытаясь убедить его, что у Ивана с сексом все в порядке и что ее желание, наслаждение и благодарность – чувства искренние. Более того, если она, Таня, не сможет их выражать, то тут-то проблемы и начнутся – по крайней мере, для нее самой. «Ах, милая, – шаловливо махал на нее высохшей, как у мумии, ладонью профессор Штейнгардт, – вы тогда так и говорите, что о себе хлопочете...» – чем доводил Таню до бешенства неописуемого. В конце концов она поставила ультиматум: если Игорь Генрихович и вправду хочет, чтобы она выполняла его «не», то пусть резервирует за ней место в своем отделении. Таня его честно предупреждает: от такой жизни она рехнется. «А вы любовника заведите, милая», – ответил старый доктор. Таня гневно подняла глаза, полагая, что шутки пошли уже через край... и вдруг поняла, что Игорь Генрихович не шутит. «Заведите-заведите, я разрешаю, – продолжил доктор и, странно помолчав, добавил: – Вы ведь так и так заведете... а если я не пропишу, то совестью будете мучиться».

Он так и сказал: «пропишу». Таня даже хотела попросить у него рецепт.

Иван вернулся домой только через два месяца, и в течение всего этого времени Таню к нему не пускали («Через окно смотрите, милая, во-он он там возле беседки со своим другом Феденькой Черенковым беседует!»). К тому моменту она уже вовсю следовала Второму Предписанию старого доктора (Давид приезжал из Архангельска на несколько дней, плюс некий новый знакомый) – что, в сочетании с Первым Предписанием, сделало их всех счастливыми. А если и не счастливыми, так по крайней мере здоровыми. А если и не вполне здоровыми, то... как бы это выразиться?... Скажем, так: совместный эффект двух Предписаний удержал их всех по эту сторону границы между вяло протекающей и острой шизо... ой, извините Игорь Генрихович... опять я проштрафилась!

* * *

Отразившись