С другой стороны, ну не задавит же она своим авторитетом целую княгиню? Да и вторая… как её там? Анна Ивановна? Если Фонвизина-младшая выполнит то, что обещала, то и эта мадам тоже у нас в кармане.

И кстати…

— Это неприемлемо, Анна Ивановна, — донеслось до наших ушей, когда мы уже подходили к дому альтушек. — Рынок так не работает…

Елизавета Григорьевна встрепенулась и нахмурилась. Но не со зла, а скорее от непонимания ситуации. Приложив палец к губам, она недвусмысленно дала мне понять, чтобы я помалкивал, и в кои-то веки отпустила мою руку.

— Но, Ольга Сергеевна!

— А что Ольга Сергеевна? — снова голос Фонвизиной-младшей. — Очень здорово вести торговлю со столь дружественным родом, но с чего вдруг мы должны платить за эту дружбу? Вам не кажется, что дружба князей Фонвизиных стоит куда дороже?

Елизавета Григорьевна как-то уж очень не по-княжески припала глазом между штакетинами забора. Я присоседился рядом, признаюсь, тоже стало интересно подслушать. Фонвизина-младшая вместе с Болховской тем временем сидели в беседке, той самой, что неподалёку от «лобного места» друидов.

— Анна Ивановна, я вам и так уже озвучила настоящую, подлинную стоимость закупки, по которой мы работаем сейчас. Поверьте, за такую информацию хороший продажник уже убить готов. Всё же просто теперь! Не надо торговаться, блефовать, угадывать. Просто соответствуйте.

Судя по рыбьему взгляду Анны Ивановны, от реальной торговли она была крайне далека, и информация в голове просто не укладывалась. Муж закинул её продавить свои интересы, которые заключались в том, чтобы торговать с Фонвизиными. Дальше и глубже княжна не копала.

— Наверное, мне стоит поговорить с мужем, — наконец, сказала она. — Передам ему ваши слова и посмотрим, что он скажет.

— Вот! — улыбнулась младшенькая целительница. — Так и поступите.

— Так и поступлю…

Елизавета Григорьевна отлипла от забора и опять уставилась на меня с этой смесью удивления и уважения на лице. Сказала:

— Однако, — и молча побрела к калитке…

* * *

— Вы что, заставляете девочек готовить? — спросила Суматоха, но…

Вот на этом охотничий запал в глазах; эта хищная искра потухли. Не была она больше гончим псом, преследующим добычу. Не была свинюхой, учуявшей трюфель. Мерзопакостничать она продолжала, но продолжала как будто бы по инерции.

Не знаю, как Кузьмич умудрился это провернуть и что он вообще такого сделал, но факт остаётся фактом.

— У кадета Дольче сегодня дежурство по кухне, — пожал я плечами. — И поверьте, это мало чем похоже на армейское дежурство, учитывая условия и продукты, из которых готовят девочки. Не бойтесь, никто тут никого не заставляет перемывать ванну картошки. Да чего там? Сейчас всё сами и увидите…

— А вот и ужин! — крикнула Дольче, коленом открывая перед собой дверь.

И чёрт!

Дольче не подвела.

Мясо. Нежная, буквально тающая во рту говяжья вырезка, порезанная на медальоны. Медальоны были веером разложены сбоку от хрустящих картофельных шариков, а сверху всё блюдо укрывала шапка из лука… клянусь, из обычного репчатого лука, который под руководством Сан Борисыча Алёшина стал изысканным деликатесом. Прямо вот взрывом во рту. Солёно-кисло-сладкое — без остроты, ну и ладно — причём раскрывающимся по очереди.

— Что за соус? — это я спросил.

И Кузьмичу ещё кивнул, мол, запоминай.

— Красное вино, мёд, соевый соус, капля коньяка, капля унаги, подольше потушить и-и-и-и…

Дольче подняла бровь, явно что вспоминая.

— И всё. Ах, да! Ещё щепотка любви, — довольно улыбаясь, добавила она дежурную шутейку лысого повара.

Ну и фишечки, само собой! Куда ж без них в высокой-то кулинарии? Сан Борисыч везде и всюду пихал ростки гороха, напихал их и сюда. Бубнил ещё всегда, помнится, что сам проращивает его на окне и тем самым экономит заведению на микрозелени бесстыдные десятки, а то и сотни рублей, а ему никто даже спасибо не скажет.

Но это от него.

А Дольче, как огневичка, додумалась до собственных фишечек и зафламбировала мясо прямо при гостях. Магическим, само собой, способом, безо всяких спичек и зажигалок. Аккуратненькими такими и дозированными вспышками из указательного пальца. Чтоб ни у кого не возникло сомнений, какой у неё дар.

После того, как блюда встали в стол перед гостями, все тарелки разом вспыхнули приятным голубоватым огнём.

Я впечатлился.

Остальные тоже.

Но всё это херня по сравнению со вкусом. Он даже Суматоху окончательно добил:

— Весьма-весьма, — как выразилась она, прикончив мясо одной из первых.

И даже от рислинга не отказалась, как и остальные. Альтушки, разумеется, пили сок. Яблочный.

Негласно перемирие было заключено. Разговаривать больше не о чем, всё хорошо. Всё по-старому за тем единственным и охренеть каким важным исключением, что теперь я такому положению дел рад.

Так что да, это победа.

А победа без единого выстрела, она ведь ещё слаще. Я-то уж грешным делом подумывал над тем, чтобы подсунуть институтским госпожу Суматоху в мешках вместе с демонами.

— Василий Иванович, — подошла ко мне Фонвизина. — Скажите, а не могли бы вы ещё раз сводить меня к озеру? Привыкла гулять после ужина, — улыбнулась она. — Весь день в делах, лишь вечер для себя.

— Понимаю, — кивнул я и постарался взбодриться.

Как бы оно там ни было, а Скуфидонский в грязь лицом не ударит! Будем считать, что это моё последнее испытание, а завтра не то что выходной… завтра объявляется отсыпной в прямом смысле этого слова.

— Пойдёмте.

Заговорили не сразу. Сперва долго шли молча. Раскатанная грунтовая двухколейка, вечер, звёзды, всё ещё сочная и летняя природа, несмотря на начало осени. Лес кронами шелестит, сипуха Лёхина мышей пугает… ну красота же.

И для меня эта простая красота — повседневность, а вот княжна явно что потерялась.

Шла, глазела, улыбалась чему-то своему.

— Кхм-кхм, — и лишь на подходе к озеру начала. — Хотела поблагодарить вас, Василий Иванович. Та сцена, невольными свидетелями которой мы стали…

— Когда через дырку в заборе подглядывали?

— Именно, — Фонвизина даже соизволила хохотнуть моим изысканным остротам. — Так вот. Не знаю, как, но под вашим благотворным влиянием моя дочь заинтересовалась бизнесом. Вы даже не представляете, какая это радость для меня!

— Правда?

— Да! Я ведь её никак не могла заставить хотя бы попытаться вникнуть, а тут вдруг сама учуяла родовые интересы. И