— Это ты швырнул мне муку в голову!

— Нечаянно!

Она вопит, когда я пытаюсь пощекотать её подмышку, затем разворачивается в моих руках прежде, чем я успеваю пригвоздить её, и тянется к моей талии. Я хватаю её запястья и удерживаю их, подняв подальше от себя.

— Отдам тебе должное, Сигрид, бегаешь ты быстро, но когда дело касается зрительно-моторной координации… — я качаю головой, тяжело дыша. — Даже не пытайся меня превзойти.

Она тоже тяжело дышит.

Мы два профессиональных спортсмена. Мы не должны так запыхаться после небольшой погони и потасовки с щекоткой на кухне.

— Вы, хоккеисты, не понимаете одну вещь, — говорит Зигги, вжимаясь в меня всем телом, пока наши груди не соприкасаются, и я не приваливаюсь к краю кухонного островка, — а футболисты это понимают: стратегия победы не сводится к сильным ударам и брутальной скорости, — я втягиваю вдох, едва подавляя импульс выгнуть бёдра и потереться о неё. — Главное — это выбор момента и размеренный темп. Терпение до тех пор, пока не представится идеальная возможность, идеальный бросок. Вот… так.

Её слова убаюкивают меня, отвлекают, моя хватка на её запястьях слабеет. Зигги проворачивает руки, проворно высвобождаясь, а потом накидывается на мои подмышки.

У меня вырывается череда матерных слов, и мне требуется пять секунд (а это на пять секунд дольше допустимого), прежде чем мне удаётся снова поймать её руки и остановить щекотание.

Согнувшись, я закидываю Зигги себе на плечо, заставив её взвизгнуть.

— Себастьян! Что ты делаешь?

— Поступаю как благородный человек. Закидываю тебя в душ.

— Мне не нужен душ, — протестует она.

— При всем уважении, Зигги, нужен.

— Себастьян, аккуратнее с ногой! Я не маленькая. Поставь меня… вау, ты сильный.

Я быстро поднимаюсь по лестнице, крепко держа её.

— Моя нога в порядке. И я оскорблён тем, что моя сила так тебя удивляет.

— Просто говорю. Я знаю не так уж много людей, которые способны взвалить на плечо высокую женщину и подняться по лестнице, особенно с только что зажившей ногой.

— Ну, этот человек способен на такое, так что привыкай.

— О? Таскание по лестницам будет новым ключевым элементом наших отношений?

Боже, мне хотелось бы. Я мог бы привыкнуть закидывать Зигги на плечо, волочь её наверх, бросать на кровать, покрывать поцелуями её тело…

Я трясу головой, прогоняя эти мысли из головы. Я пообещал себе и ей, что мы не будем двигаться в этом направлении. Я только что сказал ей, что поступаю благородно, и я правда хочу быть лучшей версией себя, для неё и с ней.

— Если ты будешь такой упрямой в будущем, — говорю я ей, — и планируешь опять затевать эту фигню с щекоткой, то да, таскание на плече никуда не денется.

Я аккуратно приседаю, опуская её на ноги в гостевой ванной.

— Я принесу тебе полотенце и сменную одежду, ладно?

Зигги смотрит на меня, и её губы изгибаются в легкой улыбке.

— Что?

Её улыбка становится шире.

— Ты выглядишь очень смешно.

— Я смешно выгляжу? Сигрид, ты себя-то видела?

Она поворачивается, смотрит на своё отражение в зеркале и тут же взрывается хохотом.

— О божечки. Всё хуже, чем я думала.

Её волосы белые и словно припудренные, мука до сих пор сохраняется на её бровях, ресницах и одежде.

— Видишь? Я же говорил, что тебе нужно в душ, — я отвожу взгляд, потому что если останусь здесь, то точно сделаю то, чего не должен — например, разверну её и прижму к раковине, а потом зацелую до тех пор, пока она не начнёт всхлипывать и умолять, пока мы не сольёмся так тесно, что мука покроет меня так же, как и её.

— Сейчас вернусь, — говорю я ей.

Схватив полотенце и тканевую салфетку, спортивные штаны и футболку, я возвращаюсь в ванную и замираю, когда Зигги снимает толстовку и бросает её в сторону. Её футболка спала с плеча, обнажив россыпь веснушек на коже. Она поднимает руки к волосам и принимается дёргать свой хвостик.

— Вот, — я кладу всё возле раковины, затем начинаю закрывать за собой дверь.

Когда я слышу вскрик, за которым следует приглушённая череда шведских ругательств, я замираю. Похоже, Зигги переходит на шведский только тогда, когда по-настоящему расстроена.

— Ты в порядке? — спрашиваю я.

— Резинка очень… перекрутилась и дёргает волосы. Всё нормально. Я её выпутаю.

— Тебе… — я чуть шире открываю дверь, посмотрев на неё. — Тебе нужна моя помощь?

Она прикусывает губу.

— Да. Может быть. Только не дёргай, пожалуйста. Я… очень чувствительная.

Я встаю позади неё и мягко забираю контроль над резинкой, запутавшейся в её волосах.

— Я буду осторожен.

Мы оба стоим тихо, пока я работаю над своей задачей. Зигги отряхивается над раковиной, смахивая муку с лица и с тех прядей, которые уже освободились от резинки. Я сосредотачиваюсь на том, чтобы нежно освободить все её волосы, не спеша, чтобы не дёргать пряди.

Наконец, резинка освобождена, и я кладу её на столешницу рядом с раковиной.

— Готово.

Её ладонь тянется и находит мою, затем сжимает. Она награждает меня одним из крепких пожатий в стиле Зигги. Затем медленно поворачивается ко мне лицом.

Теперь она выглядит почти нормально, большая часть муки ушла с её волос, бровей и ресниц.

— Спасибо, — её ладони поднимаются к моему лицу, смахивают муку с моих щёк и щетины.

Стоять тут очень сложно, пока наши тела почти соприкасаются, а её ладони обхватывают моё лицо.

— Не благодари меня, — тихо отвечаю я..

— Облом. Уже поблагодарила, — Зигги тянется к моим волосам и смахивает муку из них.

Я хрипло откашливаюсь, подавляя желание прильнуть к ней, прижать к раковине и вновь ощутить её вкус. Я целую неделю не целовал её, и я почти обезумел от желания сделать это снова.

Я больше не буду её