Шрифт:
Закладка:
– Да, госпожа Ширин, – прошептала я.
Последний узел на ее косе мотался из стороны в сторону, когда она выходила из административного здания. Что привело меня в замешательство и мучило в тот миг, так это ее поведение. Была ли она тем, кто сдал нас госпоже Задие? Это все был ее план по тому, как поймать нас с Нушей в ловушку? Без сомнений, она была в курсе наших походов на чердак, но почему не призналась в этом? Почему подмигнула мне, когда не видела госпожа Задие? Я ни единого слова ей не говорила о своем интересе к Толстому. Откуда она узнала, что я люблю Анну Аркадьевну Каренину?
По пути домой у меня чудовищно разболелась голова. Даже тихий смех девчонок на задних сиденьях раздражал и усиливал бьющий в голове набат. Зара первой заметила, какое бледное у меня лицо.
– Ты что, увидела в кабинете госпожи Задие призрака? – Она разразилась каркающим смехом. Она видела, как я выхожу из административного здания. У нее в тот день последним уроком была физкультура, и они играли в баскетбол во дворе. – Почему ты пошла к ней вместо уроков? Тебя за что-то наказали? – спросила она.
– Я себя плохо чувствовала. У меня ужасно болит голова, и мне не хочется сейчас разговаривать.
Уголки ее широких губ неверяще подернулись, показывая кусочки апельсина, застрявшие между зубов.
– Угрюмая Можи! Угрюмая Можи! – пропела она и ушла на задние сиденья.
Казалось, будто это была самая длинная поездка в моей двенадцатилетней жизни. Я не знала, как рассказать мама́н и баба́. Что они сделают со мной, когда узнают? Тоже накажут? Баба́, конечно, уже обо всем рассказала госпожа Задие, и когда я вернусь, его дома не будет. Как мне исправить ситуацию? Какое придумать объяснение, чтобы они поверили?
Я ожидала, что дверь мне откроет Мар-Мар, но, к моему удивлению, у ворот показалась мама́н. У нее в глазах была тревога, показывая, что она переживала из-за случившегося в школе. Не ответив на мой «салам», она сказала:
– Позвонил баба́ и велел мне провести тебя прямо в нашу комнату. Ты должна сидеть там, пока он не вернется домой. – Она сощурилась. – Какое безобразие ты натворила в школе?
Мне хотелось, чтобы в нашей комнате, как обычно, делала на корточках домашнюю работу Мар-Мар. Я могла найти утешение в ее объятьях и рассказать ей все до того, как начнется второй за этот день допрос. К сожалению, Мар-Мар и Мо были в гостиной вместе с ака-джуном и Азрой. Мама́н закрыла за мной дверь и оставила в тишине нашей спальни. Каждый полученный мной сигнал давал знать о близящейся буре. На что мне надеяться? Я сняла платок и тунику, села у французских окон и выглянула в сад. Смоквы на старом дереве еще не поспели, но воробьи чирикали то тут, то там, поклевывая зеленые плоды на самых высоких ветках. Голова не проходила. Я приоткрыла дверь, надеясь, что залетит сквозняк и сдует боль.
Через час, тянувшийся, казалось, целый день, прозвенел звонок, и у ворот появился баба́. Я попыталась по жестам у ворот распознать его настроение, но не могла рассмотреть контуры губ и морщинки у глаз. В сумраке сложно было разобрать злость в его осанке. Через несколько минут мама́н и баба́ зашли в комнату. На лице у баба́ было строгое выражение, а плечи были отведены назад, будто он готовился к битве один на один. Мама́н выглядела раздосадованной, и морщинки на лбу проявлялись сильнее, чем прежде.
Я тут же встала.
– Салам, баба́, – сказала я.
Он покачал головой, но не ответил.
– Закрой дверь. Я не хочу, чтобы кто-то слышал наш разговор.
Я закрыла французское окно и встала возле него. Мама́н и баба́ сели на матрас, лежащий у стены.
– Подойди и сядь здесь, – велел баба́.
Я упала на колени перед ними, ничего не слыша за пульсацией раздувшихся вен в ушах.
– Мне так стыдно за случившееся, баба́. Обещаю, что не буду больше нарушать школьных правил, – сказала я.
– Я сейчас волнуюсь не за школьные правила, – сказал баба́. – Мне нужно знать, что ты читала последние месяцы.
– Ты приносила книги домой? – спросила мама́н.
– Если приносила, сходи за ними. Мы должны все их посмотреть.
Я спрятала книги возле варений и солений Азры в кладовой второго этажа, которая вела на крышу. Я думала, что никто не пойдет туда и не будет шарить по полкам между старых журналов и брошюр, среди вишневых джемов и гранатовых соусов. Я поплелась наверх, надеясь, что смогу перепрятать книги, которые взяла у Нуши, но мама́н пошла за мной, следя за каждым моим шагом. Она покачала головой, когда увидела гору книг в кладовке.
– Все это время и ты не сказала нам ни слова о книгах?
Я была почти в слезах. Мама́н помогла мне снести книги вниз, в нашу комнату. Баба́ просмотрел их страницу за страницей, удлиняя пытку чтением пометок, которые я нацарапала на полях, и предложений, которые подчеркнула. Растущее напряжение раздавливало меня, будто белые простыни, которые мама́н гладила горячим утюгом. Слова любви между Анной и графом Вронским, которые отзывались в сердце, раздались в ушах визгом, когда баба́ прочитал их вслух. Не помню более постыдного момента во всей своей жизни, чем тот вечер. Они раскапывали мои скрытые сокровища одно за другим, пытая меня стыдом обнаженных эмоций. Я хотела, чтобы под ногами разверзлась черная бездна и поглотила все мое существо, спасая от позора, душащего прямо на глазах родителей. Как могли баба́ и мама́н так со мной поступить? Как могли они позволить себе вытащить наружу самые мои тайные чувства, читая мои пометки?
Мама́н в молчании не отрывала от меня глаз, пока баба́ перекладывал книги. Красная обложка «Манифеста коммунистической партии» появилась в стопке.
– Что это? – баба́ повысил голос. – Это ты тоже нашла на школьном чердаке?
Мама́н закрыла рот ладонями, удерживая себя от комментариев или крика.
– Отвечай мне! – проревел баба́.
Я закрыла лицо руками и заныла. Я больше не могла сидеть ровно. Я села на корточки и спрятала лицо в коленях.
– Мне так жаль, баба́! – провыла я.
– Можи, где ты ее взяла?
– Она была… была… на чердаке. Я… я… я не брала ее, – пробормотала я.
– Я не слышу.
Мама́н подошла, подняла мне голову и выпрямила спину.
– Как эта книга оказалась здесь? – спросил баба́.
– Сначала ее взяла Нуша, но потом дала мне с другими книгами из своей
