– Стоп. Мы ведь решили. «Без комментариев». Не знаю, что там за новые улики, которые нашли при обыске, но это не важно. В голове у вас полный туман по части подробностей, и отвечать по существу вам нельзя.

– Нет никакого тумана, – возражаю я, следуя за ней в сторону выхода. – Вы должны понять: то, что я помню, я помню хорошо. Я просто… просто не знаю, помню ли я то, что видел, или же то, что думаю, что видел.

– И когда именно видели.

– Думаю, я видел, как ее убили. Ведь этого мне говорить не стоит, да? Сами сказали, если не скажу ничего, буду выглядеть ужасно.

Волочусь за ней по тротуару и останавливаюсь рядом, когда она жестом подзывает проезжающее мимо такси.

– Полицейский участок Паддингтон Грин, – говорит она, забираясь внутрь.

Таксист разочарованно фыркает, поняв, что много не заработает, а затем морщится, когда видит, как я залезаю следом.

– Итак, Ксандер. Под запись вы не должны говорить фразу «Я не уверен, возможно, это был я». Даже мне, по-хорошему, не должны. Я на грани нарушения профессиональной этики. Скажете такое на допросе – даже суда, вероятно, не будет.

Такси отъезжает.

– Но я же передумал. Говорил вам. Уверен, это не я. Я не мог этого сделать.

Она поворачивается и смотрит мне прямо в глаза.

– Когда подозреваемого в убийстве спрашивают, убил ли он человека, невиновный отвечает «Я не убивал», а не «Я не мог убить». Чувствуете разницу?

Знаю, что она права, но в моем неадвокатском мире между черным и белым есть еще масса оттенков. Какая-то часть меня уверена: расскажи я все, как должно, с контекстом, они бы поняли, что я имею в виду. Как минимум это всегда остается в моем арсенале. Я умею говорить логично, четко и искренне.

– Тогда без комментариев, – заключаю я.

Такси со скрипом тормозит, и мы выходим. Джен вручает водителю то, что кажется слишком щедрой оплатой за столь короткое путешествие, и захлопывает дверцу. По дороге она продолжает меня инструктировать:

– Ксандер, поверьте. Что бы там ни происходило в этой вашей голове, вы должны сосредоточиться. Соберите все крупицы внимания, которое у вас осталось. Вам оно пригодится.

Я киваю, а когда мы заходим внутрь, с восхищением наблюдаю за тем, как Джен спокойно и уверенно договаривается с пунктом пропуска. Нас учтиво провожают в комнату, и, пока мы ожидаем, Джен снова повторяет со мной те два слова, что я должен твердить.

– Помните, эти ребята – ублюдки. Они могут вести себя по-панибратски, но вам они не друзья. Они здесь, чтобы вздернуть вас. Они будут талдычить, что вам самому решать, следовать или нет моим советам. Что это вас будут судить. А еще вот это: «Не хотите ли изложить под запись вашу версию событий?» Они испробуют все. Их цель – заставить вас почувствовать себя глупо из-за этих ваших «без комментариев». Послушайте меня внимательно: чтобы оставить себе хоть малейшую надежду не провести ближайшие двадцать или тридцать лет по ту сторону забора, делайте, как я говорю. Без. Гребаных. Комментариев. Усекли?

Киваю.

– Я хочу услышать слова, Ксандер.

– Без гребаных комментариев, – отвечаю я.

Она реагирует. Легкое движение уголками рта – достаточное, чтобы распознать улыбку.

Когда Конвэй приходит забрать нас, он выглядит нервозным. Кажется, из-за присутствия Джен он сам не свой.

– Дуйте за мной, Ксандер, – бросает он.

«По-панибратски». Джен смотрит на меня, будто произнося: «Ну я же говорила».

Идем за ним в комнату для допросов, Блэйк уже там. Она встает, пожимает нам руки.

– Вам принести воды? – спрашивает она.

Мы оба мотаем головами, и, как только садимся, включают запись. Блэйк произносит вступление, затем повторяет предостережение. На этот раз слова громом гремят в моих ушах: «Вы имеете право ничего не говорить, но навредите своей защите, если не расскажете то, на что затем будете опираться в суде. Все, что вы скажете, может быть использовано как доказательство…»

– Мой клиент воспользуется правом хранить молчание на протяжение всего допроса, – говорит Джен со скучающим видом, который на самом деле выдает уверенность.

– Это, безусловно, ваше право, – говорит Конвэй. – Вы можете последовать совету солиситора, но, в конечном счете, это всего лишь совет. Не ее будут судить…

Джен подмечает что-то и быстро встревает:

– Судить, офицер? Вы предъявляете мистеру Шюту обвинение?

– Ну, мы пока этого не знаем, да? Зависит от того, как пройдет допрос.

– Разве? – спрашивает она. – Вы же знаете, что если у вас достаточно улик, чтобы предъявить моему клиенту обвинение, то этого допроса и вовсе не должно быть.

Конвэй ерзает на стуле, ослабляет воротник. Эти танцы ему явно даются плоховато.

– Прекрасно знаю, мисс Каллен. Итак, как мы и говорили, есть несколько вопросов, по которым мы хотели бы услышать ваши комментарии.

Жду, пока Блэйк роется в папке с документами. Она явно чем-то недовольна, но я не могу с точностью описать ее вид. Смущенный? Раздраженный?

– Возвращаясь к нашему последнему разговору, хотел бы уточнить, удалось ли вам подумать над ответом на вопрос, знакома ли вам жертва – Мишель Макинтош, – спрашивает Конвэй.

Слово «жертва» тяжело повисает в воздухе. Бросаю взгляд на Джен – она еле заметно качает головой.

– Я не знал ее, – отвечаю я.

– Хотела бы еще раз напомнить вам о моем совете, мистер Шют. – Голос у Джен дрожит.

– Вы с ней были в отношениях?

Делаю вдох. Ужасно хочется разъяснить этот момент. Эта часть моей истории безобидна. Но взгляд у Джен стальной.

– Без комментариев, – отвечаю я.

Джен по-прежнему сидит, но уже более расслабленно.

– Вообще-то, отрицать нет большого смысла. Во время вашего последнего допроса офицеры провели обыск по адресу, указанному в залоге, и нашли кое-что интересное. Под запись: показываю подозреваемому вещдок РГ/девять, подборка фотографий. Посмотрите на эти снимки, мистер Шют. На них вы вместе с покойной. Просто чтобы вы знали: это лишь малая часть из тех, что у нас есть.

Я не знал, что у Себа были фотографии. Конечно, какие-то у него должны были оставаться. Вспоминаю про фото на камине.

– Это вопрос, офицер? – уточняет Джен.

– Нет, вопрос в том, готовы ли вы признать, что между вами были отношения? – раздраженно бурчит Конвэй.

Я не знаю, как может «навредить моей защите», если я признаю это, но я следую ее совету.

– Без комментариев.

– Ладно. Тогда будем по-плохому. Вещдок РГ/десять – это письмо, написанное от руки на светло-голубом листке из блокнота.

Взглянув на него, сразу вспоминаю. В каждому углу значки «инь» и «ян».