Старая дама протянула ему бумажник.

– Не дури и иди расплатись.

Он нехотя повиновался, бормоча что-то себе под нос. И не обернулся, услышав, как Максин крикнула ему вдогонку:

– Прекрати ворчать, как капитан Хэддок![51]

Алекс медленным шагом направился к магазинчику, где его терпеливо ждал заправщик. В окно было видно, как тот ему улыбался. Алекс невольно обернулся. Максин тоже ему радужно улыбалась и даже слегка помахала рукой. Он уже собирался помахать в ответ, но заметил, что знаки любезности старой дамы адресованы не ему, а скорее юноше, платившему ей тем же.

Алекс почувствовал себя по-идиотски и, как ни трудно ему было это признать, испытал укол ревности. Отчего почувствовал себя еще более по-идиотски. Он бросил взгляд на Максин в последней надежде, что на сей раз ее улыбка будет предназначена ему, но та лишь указала жестом, чтобы он шел дальше. Ни улыбки, ни привета.

Он поправил пиджак и застегнул на одну пуговицу жилет. Он должен взять себя в руки. Ведь он уже сумел пережить презрительный взгляд продавщицы «Прада», обвинения в похищении, выступление в караоке, налет грабителя, ночной маскарад в юрте и, кажется, даже депрессию, значит, способен и пойти расплатиться за бензин.

Алекс вошел в магазинчик и вздрогнул от звяканья колокольчика на двери. Он сделал вид, что рассматривает помещение, покрутил пару шоколадных батончиков, в задумчивости прошелся вдоль прилавка, тянул время, краем глаза следя за заправщиком, который терпеливо сидел за кассой и дожидался оплаты. Выражение его лица было чрезвычайно любезным.

Бедняга будет разочарован. Он, наверное, и вправду запал на него, может быть, даже влюбился с первого взгляда и не выдержит удара. Надо действовать аккуратно, чтобы не разбить ему сердце, и в то же время расставить точки над и, чтобы не оставлять напрасной надежды. Через пять минут он подумал, что его поведение может показаться подозрительным и наконец решился заговорить с юношей.

– Я предпочитаю быть с вами откровенным. Я такой хлеб не ем.

– Мы не продаем хлеба.

– Я сплю с другой стороны кровати.

– И кроватей не продаем.

– Я придерживаюсь светлой стороны Силы.[52]

– М-м-м… Я рад за вас.

Алекс чувствовал себя все более и более неловко. Он никоим образом не хотел оскорбить самолюбие юноши, но тот не слишком облегчал ему сложную задачу. Алекс не мог себе позволить долго задерживаться здесь, он был в бегах. Надо было действовать как в случае с повязкой на ране – сдернуть ее одним рывком.

– Я не гей!

Он произнес это гораздо резче, чем хотел.

– У каждого свои недостатки, – спокойно отреагировал заправщик.

Алекс жутко разозлился на себя за эту фразу. Служащий на кассе примет его за обывателя и ретрограда. Ему необходимо было оправдаться.

– Простите меня. Я думаю, что каждый волен поступать, как ему нравится. Каждый имеет право любить того, кого захочет. Да здравствует свобода для мужчин! Да здравствует свобода для женщин! Да здравствует свободная Франция!

Он, наверное, слегка переборщил. Заправщик смотрел на него странно. Казалось, он не знает, куда лучше звонить – в полицию или в сумасшедший дом.

Алекс почувствовал, что нужно говорить помягче. Юноша был обижен, и по его вине. Вот еще один человек, которого он разочаровал.

– Я безусловно разбил вам сердце, и поверьте, мне очень жаль, я сам прекрасно знаю, что значит жить с разбитым сердцем, я только что вышел из депрессии, вызванной несчастной любовью…

– Сорок пять евро шестьдесят центов.

– Я вижу, как вы страдаете, но даже за деньги не смогу. К слову сказать, сорок пять евро шестьдесят центов не так уж много, это почти оскорбительно…

– Вы должны мне за бензин сорок пять евро шестьдесят центов.

Алекс посмотрел на него с сожалением.

– Это все, что вы можете, конечно…

Заправщик впал в отчаянье. Ему наконец-то повезло, хоть какой-то клиент ехал по этой богом забытой дороге, и надо же было, чтобы попался больной на голову. Юноша ничего не понял из галиматьи про «любите друг друга», которую тот нес. Наверняка один из тех хиппи, что останавливаются в юртах неподалеку.

Надо было сохранять спокойствие. Он слыхал по радио про гнусное ограбление заправки, та еще была передряга. Там, к счастью, кассиру помогли клиенты, но он-то был один. Уж не милой бабушке, сидящей в машине, его защищать.

Он заговорил ласковым голосом, чтобы не напугать стоящего перед ним чокнутого клиента:

– Послушайте, вы заплатите мне сорок пять евро шестьдесят центов и мы разойдемся. Согласны?

Алекс понимал, что заправщик держит лицо, но в глубине души был задет. Быть может, у него еще теплилась надежда? Нельзя было уехать, не рассеяв ее.

– Говорю вам, я не гей!

– Я понял. Не стоит так нервничать. Я тоже не гей и не делаю из этого проблему.

Алекс посмотрел на него в остолбенении.

– Вы не гей?

– Нет.

– И не гомосексуал?

– Нет.

Алекс закусил губу и, прищурив глаза, испытующе посмотрел на него сверху вниз:

– Нисколько?

– Нет.

Он не верил своим ушам. Максин наплела ему бог весть что. Он попал впросак. Если только заправщик не врет, чтобы не ударить в грязь лицом. Все же он подозрительно себя вел, когда заправлял машину.

– Тогда почему же вы не сводили с меня глаз?

– Я не смотрел на вас.

– Смотрели! Да как пристально!

– Но вы стояли прямо передо мной. Куда еще мне было смотреть?

– На пейзаж вокруг. Это было бы идеально и избавило от двусмысленных ситуаций.

– На пейзаж мне смотреть уже надоело – я здесь только его и вижу. И потом…

– Что?

– Мне не хотелось особо рассматривать эту бедную старую даму в шапочке, у нее явно плохо с головой…

50

Алекс вернулся в машину взбешенный. Он не собирался ничего объяснять Максин и погрузился в тягостное молчание.

Старая дама ума не могла приложить, что повергло его в такое состояние. Уж никак не то, что он должен был заплатить за бензин. Что могло произойти? Ему всего-то надо было подойти к кассе, вынуть деньги и отдать нужную сумму, проявив любезность. Разве это так уж трудно…

Конечно, она попыталась рассмотреть, что он там делает, когда его слишком долго не было, но она ничего не могла толком разобрать издалека. В ее возрасте нужны были очки для дали, для близи, чтобы видеть по сторонам, сзади, спереди…

Они мотали километры, неумолимо приближаясь к Брюсселю. Скоро наступит конец их путешествию. И просто