Он с тоской посмотрел в потолок и цокнул языком.

— Нет, всё как-то идёт не так. Духи и демоны этой земли слишком коварны.

— Или слишком легкомысленны, — предположил Николай, — как наши летние одежды.

Он намеренно выделил голосом "наши", но барон никак не среагировал на это. Думал о своём. Потом вздохнул.

— Как хорошо, когда бы не было обмана.

— Человек — животное смешное. Когда ему говорят правду, он не верит.

— Да! — оживился француз. — Так и есть. Мы говорим истину, а подлые китайцы нам не верят. Не верят, что Европа — центр мира. Вбили себе в голову, что Поднебесная — священный пуп Вселенной, даже не смешно, настолько примитивно.

Он презрительно хмыкнул, смолк, а, помолчав, уставился в окно. Потом повернулся к Игнатьеву.

— Теперь, наверное, увидимся в Пекине. Вместе с нами поедут вояки: Монтобан со своим штабом, генерал Грант со свитой и по сто пятьдесят человек конвоя при каждом.

— Постарайтесь ехать впереди. Всё меньше пыли.

— Постараюсь, но вряд ли, — усомнился в своей расторопности барон.

— Лорд Эльджин столь бесцеремонен, столь нетерпелив, что я его порой даже пугаюсь. Они тут с сэром Брюсом чувствуют себя хозяевами.

— Родственники. Братья, — подчеркнул степень их близости Николай и для поддержания беседы поведал ему о разжаловании дяди императора полководца.

Сэн Вана и смещении его с поста главнокомандующего правительственными войсками. Заодно сообщило новом указе императора, требующем раз и навсегда покончить с повстанцами на юге.

— Мелочно и несерьёзно, — скривился француз. — Война с инсургентами затянется надолго. Китайцы анархисты. А вот то, что вы имеете возможность получать верные сведения из Пекина, вызывает во мне зависть. — Тут он шутливо погрозил пальцем и, как бы испугавшись подозрительной осведомлённости русского посланника, который отчего-то всегда был в курсе событий, при явном — или кажущемся? — нейтралитете, поспешил выказать уверенность в том, что мирное и удовлетворительное решение дел между союзниками и китайцами не подлежит никакому сомнению.

— Вы в самом деле так считаете? — спросил Игнатьев и обратил внимание собеседника на несговорчивость его коллеги лорда Эльджина. — Он может всё испортить…

— Может, — согласился барон Гро и сделал неопределённый жест. — Но фокус в том, что разобиженный Гуй Лян прислал с дороги важное уведомление.

«Какое»? — чуть не вырвалось у Николая, но он вовремя осёкся. Сделал вид, что ему всё давно известно. — Мало Вы их получали? — спросил он у француза и снисходительно глянул на письменный стол, заваленный китайскими бумагами.

— На этот раз уведомление серьёзное — возразил барон. — Гуй Лян официально заявляет, что по приезде посольств в столицу, все наши требования, заявленные письменно, будут приняты правительством.

— А как же церемониал? — едва ли не по слогам спросил Игнатьев, и барон торопливо ответил, что, конечно, и он, и лорд Эльджин, желали бы присутствовать на аудиенции богдыхана, но побаиваются испортить дело излишней настойчивостью.

— Весьма благоразумно, — похвалил его Николай и сослался на американского резидента Уарда, добившегося ратификации Тяньцзиньского договора без личной встречи с богдыханом. — По совести сказать, — заметил он, — мне нравится такая прагматичность. Прибыл, сделал дело и — адью!

Барон Гро покачал головой.

— Англия на всё смотрит иначе, чем Россия. У неё, как вам известно, свой девиз правления.

— Бог и моё право? — неуверенным тоном произнёс Игнатьев, хотя с пажеских лет твёрдо знал боевой клич английских королей.

— Да, — авторитетно подсказал француз и тут же добавил, что всё «гораздо проще и циничней». — Бога отринули, осталось одно самоуправство.

Николай мысленно поаплодировал ему, но вслух сказал, что "вряд ли это так".

— Вы просто расстроены необходимостью опять трястись в карете.

Барон Гро усмехнулся.

— Знали бы вы, с каким недоверием относится Уайтхолл к делам России в Китае, как он тормозит их здесь, вам стали бы понятнее и ближе мои чувства.

Игнатьев, разумеется, был очень благодарен собеседнику за столь обязывающую откровенность и с удовольствием ответил на его вопрос, каким образом маньчжурам становится известно о событиях в Европе?

— Все нужные известия они получают отчасти из английских газет в Сянгане, Кантоне и в Шанхае, а преимущественно у американцев: те не стесняются писать в своих газетах всё, что им вздумается.

— Не проверив факты, — обиженно заметил барон Гро.

— Естественно! Диктат свободы. Но я должен сказать, что в делах фирмы "Россель и Ко" участвуют, например, несколько китайских капиталистов, которым, разумеется, доступно всё, что известно иностранцам, служащим в конторе этого дома.

— Понятно, — тем же обиженным тоном протянул барон. — Все всё знают.

С лордом Эльджином увидеться не удалось: секретарь сказал, что его нет дома.

«Ну что ж, — подумал Николай. — Известная уловка дипломатов, особенно высокомерных».

Как человек долга, он боялся остаться не у дел. К тому же, опасался, что новые конвенции союзников могут быть направлены против России, против её интересов. Поэтому он был обязан: во-первых, как можно ближе сойтись с лордом Эльджином, так как на самостоятельность и инициативу барона Гро рассчитывать не приходилось, а во-вторых, при каждом удобном случае сеять недоверие между французами, англичанами и китайцами, проявляя чувство меры, деликатность и тактичность. Другими словами, стать каждому полезным другом и советником по известной притче: «Брось в реку корку, и она вернётся с маслом».

Необходимо убедить все три стороны в совершенной откровенности своих действий, стараться внушить мысль, что без российского знания местности и населения, без его — Игнатьева — содействия, ни французам, ни англичанам, ни тем же маньчжурам, не обойтись.

И в-третьих, говорил он сам себе, нужно постараться максимально отодвинуть срок переговоров между союзниками и китайцами, пока не создастся выгодной ситуации, пока он не получит возможности влиять на ход переговоров.

Чем острее раздражение между противниками, тем выгоднее для посредника.

«И ещё, — стоя у окна и любуясь видом вечереющих закатных далей, размышлял он. — Нельзя допустить, чтобы богдыхан принял послов без обязательного церемониала».

Далеко на западе в последних лучах солнца догорали, меркли облака, заметно зеленело небо. Приближалась ночь, и вместе с ней навязчивые думы о My Лань. Как она? Что она? Где? Никто не мог узнать и разъяснить. Да и вообще, как говорят китайцы, много спрашивать, себя не уважать. Никто ведь ничего не знает, или знает только то, что должен знать.