Люси вытащила из прически цветы и бросила на беспорядочно сваленную одежду. Мужеподобная натура. Сколько гостей смеялись у нее за спиной над жалкими потугами выглядеть элегантной?

Она принялась запихивать платья в кофр, сминая бархат и шелк.

В дверь постучали – тихо, но решительно.

– Войдите! – крикнула Люси, не прекращая сборов.

На пороге появилась Аннабель. Подруга одним взглядом оценила кучу одежды на кровати, открытый кофр – и прикрыла за собой дверь.

– Надеюсь, ты не планируешь уехать?

– Полагаю, это лучший выход, учитывая обстоятельства.

Аннабель подошла ближе.

– Что заставляет тебя так думать?

– Прошу тебя! Все считают, что это сделала я. И ты в том числе.

Матери простительно, она толком никогда не знала свою дочь. А вот подруга – это очень больно. Настолько, что невозможно дышать.

– Я не считаю тебя виновной.

Люси подняла глаза. Аннабель смотрела на нее с мукой во взгляде.

Люси заправила за ухо выбившийся локон.

– Я помню, как ты смотрела на меня, когда я вошла в столовую.

Аннабель покачала головой:

– Выходка глупая и предательская. Ты бы никогда так не поступила.

Слова подруги не смягчили острую боль в груди.

– Рада слышать. Но я была бы признательна, если меня хотя бы предупредили, прежде чем я оказалась в Антарктике.

Аннабель шумно выдохнула:

– Я никак не могла оставить Монтгомери – мы упорно создавали впечатление, что все отлично. – Она помедлила. – Однако я в самом деле вчера утром видела памфлеты на твоем туалетном столике. И…

– И что?

– И я знаю, что ты не в восторге от Монтгомери.

– Верно, – кивнула Люси. – Я от него не в восторге.

– Теперь он не препятствует нашему Делу, – невозмутимо продолжила Аннабель. – По сути, принял нашу сторону.

– Это все еще наша сторона?

На лице подруги промелькнуло удивление:

– Конечно. Почему ты вообще спрашиваешь?

Потому что у тебя есть все, что, по общему мнению, должна иметь каждая женщина, и рано или поздно это отвлечет тебя от занятий традиционно мужской общественной деятельностью. Это лишь вопрос времени.

Люси пожала плечами:

– Потому что мне не нравится, как тебя изменило замужество.

– Изменило меня?

Неразумно продолжать этот разговор. Но Люси не могла остановиться:

– По сути, ты уже не принадлежишь к студентам. Появляешься в Оксфорде два, в лучшем случае три раза в неделю. А ведь раньше мечтала изучать древние языки.

Аннабель вздрогнула, сбитая с толку:

– Я теперь замужняя женщина и не могу семь дней в неделю проводить врозь с мужем. Да и не хочу.

– Вот именно. Ты упускаешь уникальную возможность. А если учесть, как мало женщин имеют доступ хоть к какой-то форме высшего образования…

– Люси, Оксфорд даже не дает женщинам равных прав с мужчинами.

– О, мне ли не знать? Я пишу по письму в неделю и разговариваю со всеми упертыми фанатиками, к которым могу подобраться, в попытках изменить ситуацию. А значит, мы должны бороться еще упорнее, не отступать.

– Но я не отказываюсь от борьбы, я иду на компромисс. Если я замужем, отсюда еще не следует, что я сдалась.

– Как правило, замужество означает именно это.

Аннабель с тревогой посмотрела на подругу: что на нее нашло?

– В настоящее время Оксфорд не позволяет нам сдавать выпускные экзамены наравне с мужчинами, а занятия проходят в каморке над пекарней. Нам не положено заходить в те аудитории, где слушают лекции мужчины. Вряд ли ты ждешь от меня, что я променяю свои отношения с Монтгомери на такое неуважение к себе и третьесортный диплом; тем более что я прекрасно могу выполнять бо́льшую часть домашних заданий, не присутствуя в Оксфорде.

Конечно же, подруга права. Однако в Люси словно бес вселился:

– А еще ты уже не так часто выходишь с нами в город, потому что ограничена этикетом – твои платья не для наших прогулок. Да и речь изменилась – признайся, муж заставляет брать уроки красноречия?

Она зашла слишком далеко и поняла это еще до того, как услышала, что подруга судорожно втягивает в себя воздух.

– Мне не следовало этого говорить, – пробормотала она, чувствуя пустоту в груди.

– Да, – тихо ответила Аннабель. Ее красивое лицо побелело. – Не следовало.

– Я ужасная подруга.

– Ты несправедлива. – Аннабель скрестила руки. Окружающий воздух буквально искрился от ее негодования. – Изменилась ли моя жизнь? Да, разумеется. Мне представилась возможность сменить ограничения, накладываемые бедностью, на ограничения, накладываемые протоколом. Угадай, что я выбрала? Я сыта и в безопасности, и это доставляет мне удовольствие. Лучше ходить в платьях, строго соответствующих этикету, чем снова и снова штопать старые и переживать, что когда-нибудь они превратятся в лохмотья. Мне нравится, что у меня есть средства, превышающие необходимый для выживания минимум. Теперь я могу приносить бо́льшую пользу Делу, чем раньше. Но и это все не имеет значения. Имеет значение лишь то, что Монтгомери променял почти все, что до того считал важным, на то, чтобы быть со мной. Я бы согласилась жить с ним и в шалаше. Потому что никто не понимает меня лучше, чем он, и я никому не доверяю так, как ему.

Люси съежилась от досады:

– Прости…

– Может ли муж предложить мне еще больше? Он готов отдать за меня жизнь; если потребуется, он сделает это не моргнув глазом.

Глаза Аннабель сверкали, как изумруды. Подруга дошла до белого каления, и Люси не могла ее упрекнуть.

– Прости меня, – повторила она, чувствуя себя ужасно. – Не вовремя я подняла эту тему.

Руки Аннабель остались скрещенными.

Люси опустилась на кровать рядом с грудой еще не уложенной одежды.

То, что произошло сейчас здесь, было хуже, чем утренняя сцена в столовой. Хуже, чем стычка с леди Уиклифф. В каком-то смысле Люси саморазрушилась, и это началось давно; злоба разъедала ее, обхватывала подобно щупальцам кракена. Можно ли упрекать подруг, что у них возникли сомнения?

Она клятвенно посмотрела в глаза Аннабель:

– Моей тираде нет прощения, но если уж на то пошло, мне очень больно. – Люси чуть не стошнило, когда она сказала это вслух, словно подставилась снайперу. – Я вела себя отвратительно, потому что мне стало очень больно, когда я решила, что ты подозреваешь меня. Я бы никогда не поставила тебя в неловкое положение, и уж тем более в твоем доме.