Шрифт:
Закладка:
Итак, судя по пророческого характера высказываниям досточтимого метра, а он на них при жизни не скупился, его работы – предупреждение о возможности драматических исходов, отражение (зеркало искусства) неблагополучий, порожденных (о парадокс!) научно-техническим прогрессом.
Мир, окружающий нас, меняется все быстрее. Мелькают марки холодильников, телевизоров, пылесосов. Меняются фасоны обуви, детские игрушки, лыжи. Одни вещи стали ненужными, другие изменились. Третьи могут вернуться. Случайно увидев старую вещь у коллекционера или в собственной кладовке, человек вдруг что-то вспоминает – запах или цвет. Что-то открывается, и, потраченный временем, клочками выплывает из тьмы прекрасный день детства. Человек охотно возвращается в него – за добром, за нежностью, за радостью дождя и восторгом перед огромностью неба. С прошлым не стоит окончательно прощаться…
Писатель Даниил Александрович Гранин (1919–2017) вместе с художником Владимиром Сергеевичем Васильковским (1921–2002) создали необычную книгу, книгу-музей, книгу-«заповедник». Назвали они ее – «Ленинградский каталог».
Как воскресить прошлое – быт, нравы, обычаи 30-х годов прошлого века? Что сделать, чтобы не дать уйти в небытие этой поре детства писателя? Как восстановить, воскресить, реанимировать дух, аромат, вкус той теперь уже далекой эпохи?
Гранину пришла в голову простая мысль – он стал припоминать вещи: предметы, приспособления, одежду, мебель, разные аксессуары, атрибуты – все, что окружало ленинградских мальчишек в те годы. А художник Васильковский в своих рисунках делал все это видимым, зримым, телесным…
И произошло чудо: рисунки словно бы ожили, задвигались. Стали видны ленинградские улицы, дворы, комнаты коммунальных квартир. Неслись извозчики, звенели трамваи, тявкали клаксоны фордов… Под талантливым пером писателя стало проступать даже то, что не способны были уловить кисть и карандаш: ощущения, запахи, звуки – к примеру, сладостный для зимней поры, треск горящих в печке березовых поленьев…
Лапти – самая древняя обувь на Руси. Из «Повести временных лет» (985) известно, что когда князь Владимир одержал победу над болгарами, его воевода Добрыня, осмотрев одетых в сапоги колодников (пленников), сказал князю: «эти не захотят быть нашими данниками; пойдем, князь, поищем лучше лапотников».
Вероятно, можно было бы ввести в обиход такую простенькую игру. Кто-то называет характерную вещь, предмет, а остальные участники развлечения должны угадать-припомнить соответствующую эпоху, страну, народ, обычаи.
Взять, допустим, лапти. Сколько истинно российских подробностей приходит тут на ум – по крайней мере, все тысячелетие жизни нашего государства.
Природа Руси: лапти плели из лыка, липы, вяза, ракиты и даже из бересты. Давно ушедшие народные обычаи: в староверских семьях покойников хоронили обязательно в лаптях. И продолжали поступать так, даже когда такая обувка вышла из употребления.
И первые годы Советской Республики, оказывается, также шли «под знаком лаптя». В период гражданской войны существовала Чрезвычайная комиссия по снабжению армии валяной обувью (валенками) и лаптями. Сокращенно комиссию эту называли ЧЕКВОЛАП.
В 20-х годах в Ярославле и других местах лаптями премировали передовиков производства…
Поиграть в такую вот игру со старыми вещами и предметами и предлагал читателям Даниил Гранин, сочиняя свою, в общем-то немудреную книгу. Он писал:
«А главное, я вспоминал еще и разные вещи, которые тогда были, а теперь их нет. Одни вещи стали ненужными, другие изменились, третьи, может быть, вернутся. И все это вместе составляет картину города, которого уже нет, нашего Ленинграда первой пятилетки. Впрочем, не только Ленинграда. То же самое происходило и в других городах, например, в Новгороде, где мы жили в те годы».
Естественно, не все в писательском «каталоге» легко вообразимо для современного читателя. Особенно молодого. Многое, как говорится, «приказало долго жить», ушло из повседневного обихода, став музейной редкостью, исчезло из нашего быта и полнокровно живет лишь в цепкой памяти долгожителей.
Скажем, гамаши. Ну, что это за зверь? Ответят немногие – в старину так называли род чулок без ступней, надеваемых поверх обуви. И при этом, возможно, быстро припомнят строки стихотворения «Вот такой рассеянный» Самуила Яковлевича Маршака. Там было сказано:
Нет, конечно, перечень вещей-«покойников» не являет собой такую уж китайскую грамоту. Вовсе нетрудно представить себе заселявший квартиры в доводопроводную эру комнатный умывальник. Часто то была простая комбинация из кувшина с водой и тазика.
Легко вообразить и круглые железные печки, обогревающие комнаты в морозные дни. Отсюда возникают и ушедшие в прошлое фигуры угольщиков, трубочистов. Видишь и стоящие во дворах сарайчики, туго набитые заранее заготовленными и заботливо просушенными дровами.
А тут выглянули неуклюжие, пузатые комоды (название, словно в насмешку, происходит от французского слова commode – «удобный»). С массивными ручками. С тяжелыми крепкими ящиками. Гордо стоят железные кровати, украшенные никелированными шарами. Все это были предметы если не роскоши, то благополучия, достатка.
Но вот из груды полуузнаваемых, полузабытых, полуприпоминаемых вещей – баулов, безменов, бюваров, уходящих в прошлое секретеров, шушунов – возникает еще и фантастическое металлическое чудовище – примус! И все идет насмарку: память буксует, отказывается повиноваться. Читатель просто обязан внимательно вчитываться в слова настоящей хвалебной песни, какую для примуса сочинил Даниил Гранин:
«…примус – это эпоха; выносливая, безотказная, маленькая, но могучая машина. Примус выручал городскую рабочую жизнь в самый трудный период нашего коммунального быта. На тесных многолюдных кухнях согласно гудели, трудились примусиные дружины. Почти два поколения вскормили они; как выручали наших матерей, с утра до позднего вечера безотказно кипятили они, разогревали, варили немудреную еду: борщи, супы, каши, жарили яичницы, оладьи. Что бы там ни говорилось, синее их шумное пламя не утихало долгие годы по всем городам, поселкам, в студенческих и рабочих общежитиях, на стройках… Теперь, выбросив примусы, мы не хотим признавать их заслуг…».
Своеобразным «памятником», «обелиском» этому раритету, этой ушедшей на заслуженный покой машине, аппарату по приготовлению пищи стало стихотворение Осипа Мандельштама, которое так и называется: «Примус». Есть там и такие ныне, к сожалению, малопонятные, но прекрасные строки:
