высокопоставленных не было в наличии. Кто-то, по-моему, Брежнев, находился не в том состоянии или не в том месте, или что-то еще. В общем, до 30 августа некролог не мог появиться, т. е. его все время правили, чего-то там меняли, кого-то вычеркивали, кого-то вставляли. Кого хотят видеть из родственников, кто обязателен по иерархии ценностей от Союза писателей, где должны быть секретари, кто подписывает как секретарь, а кто как член ЦК, т. е. это бесконечный чудовищный труд, который брал на себя, не знаю, Орготдел ЦК, наверное, который в то время еще был в полной силе и соответственно это было дело, на которое мы никак не могли влиять.

Что еще решалось при подписании некролога: было три варианта захоронения: вариант захоронения в Кремлевской стене – на это отец не тянул, вариант захоронения на Новодевичьем кладбище – это была высокая награда со стороны партии и государства, следующая после Героя социалистического труда; и совсем ничтожное – это уже было Ново-Кунцевское.

Нас собрал Марк Александрович Келерман – юрист отца, числившийся его литературным секретарем, – персонаж интереснейший, человек, прошедший войну, награжденный орденами и медалями, бывший организатор ВААПа, Всесоюзного агентства по охране авторских прав. Главный его юрист, когда оно было еще на Лаврушинском переулке, в знаменитом писательском доме. В подвале оно размещалось. Там у отца был и счет, куда он время от времени выписывал, в том числе и мне, чеки на предъявителя. У него была чековая книжка на предъявителя, где можно было выписать не знаю сколько денег. Ты мог прийти просто с этим чеком, и тебе сразу его оплачивали.

Марка из ВААПа уволили в связи с отъездом его дочки Гали в Израиль, и отец пригласил его работать у себя – не побоялся. С дочкой я знаком, она носит сейчас фамилию Аккерман и работает журналисткой в Париже, переводчицей с русского языка.

Марк нас собрал и ознакомил с отцовым завещанием. Выяснилось, что отец не только ощущал, что умирает, но и к этому готовился. И не только мне он неоднократно повторял, что единственное, что может сделать человек уходящий для людей остающихся – это оставить им как можно меньше вопросов.

Завещание отца было подробным, включало в себя все, вплоть до состава комиссии по литературному наследию. Единственное, чего он не мог придумать, он не мог придумать, кто будет председателем. Заместители председателя были, но по соответствию с отечественной иерархией и по его представлениям о том, что должно быть сделано, он не сумел назвать председателя. В конце концов, председателем этой комиссии стал Георгий Мокеевич Марков, который в то время был первым секретарем СП, и, надо отдать ему должное, он нам, по крайней мере, не мешал. А вот один из членов этой комиссии Виталий Михайлович Озеров сделал подлянку, которую мы не смогли ни исправить, ни простить. Он самолично поменял текст на мемориальной доске, которую готовились вывесить на доме номер два по Черняховского. Когда мы утверждали текст, там было написано: «Здесь жил и работал писатель Константин Симонов». Он добавил: «Герой Социалистического Труда». Это был вклад члена нашей комиссии. В эту комиссию входили Катя и я – по отцовскому завещанию.

Все наличное имущество, естественно, оставлялось жене – квартира и дача. Деньги за литературные произведения распределялись достаточно разумно: 50 процентов – вдове и остальные 50 процентов вровень делились между четырьмя детьми.

Единственное имущество, которым он распорядился экзотически – рабочий кабинет вместе с содержимым, после окончательной передачи архива в ЦГАЛИ, со всеми имевшимися там предметами, библиотекой и т. д. тоже передавался в ЦГАЛИ и должен был, хотя этого там не было написано, превратиться в кабинет по изучению творчества Симонова, как отдельное подразделение ЦГАЛИ.

Вход в отцову квартиру был через единственный подъезд с внешней стороны дома, все остальные расположены с внутренней стороны.

В этой квартире мы и собрались, чтобы выслушать завещание Симонова. Никакой идеологии, распределение литературных и материальных дел было абсолютно деловым. Единственное, необычное: он просил тело сжечь и прах развеять в поле под Могилевом, на том самом поле, которое мы знали по его литературе и не знали по географии.

Буйническое поле, понятно, что под Могилевом, понятно, что надо туда ехать, но где это поле, мы не знали, знали, что это то самое поле, на котором Симонов встретился с Кутеповым, и то самое поле, на котором в романе «Живые и мертвые» Серпилин встретился с Синцовым, т. е. литературно семья Симонова была лучше подкована, чем географически.

Выяснилось, что это свое желание он не только записал в завещании, но и несколько раз повторял разным членам семьи и не только им. Это слышал от него Лазарь Ильич Лазарев, который в последние годы был главным его приближенным, как первый читатель, как первый критик, как друг, как постоянный консультант.

Так что никакого шока не было, и экзотики в этом не было, мы это воспринимали как приказ, не более того, но и не менее. И я слышал это от отца, так, между прочим, примерно в таком контексте, что скучно лежать на Новодевичьем, какая-то в этом есть подчиненность. Выяснилось, что таким примерно образом он успел изложить это нескольким членам семьи, поэтому и удивления это не вызвало.

Надо было обдумать, что и как делать. Поскольку повлиять на быстрое появление некролога и его публикацию мы не могли, то надо было думать, как действовать потом… Тут возникало огромное количество технических проблем.

Видимо, отец нас приучил к тому, что в каких-то вещах он совершает поступки нестандартные, и мы это принимали как данность. Кроме того, думаю, что влияние его на нас, особенно применительно к его собственной жизни, было настолько сильным, он настолько всегда сам принимал решения, что даже тот, кому показалось это экзотичным, помалкивал.

Хотя мы сразу понимали, что это будет не так просто сделать. Но сомнений в том, что мы это сделаем, не возникло, не до того было, и даже думать, как на это посмотрят, не хотелось.

Возникли другие проблемы. Проблему организации похорон с нас как бы снимали, но с нами все-таки отчасти советовались, тем более что в завещании были сказаны две вещи по похоронам. Чтобы доступ к телу был открыт в Центральном Доме литераторов, чтобы, не дай бог, в Колонный зал его не вывезли, и устроить открытые поминки, т. е. накрыть стол в ЦДЛ, человек на 600, кто придет, тот придет: никого не звать и никому не отказывать.

Следующая проблема: естественно, похороны по первому разряду, будут нести на красных