– Через час – выбритыми – на борт. Или через 24 часа – на родину. Выполнять!

И выполнили.

Кстати, он долго пытался уговорить и моего начальника приказать мне побриться. Но тот, осознав всю выгоду моей бороды для общего дела, решительно воспротивился, и тогда замполит попытался усовестить меня самого:

– Симонов, ну где, на каком плакате ты видел комсомольца с бородой?

Между прочим, он этими своими словами покушался не только на мое неокрепшее сознание, но и на государственную тайну. Не было у нас в Индонезии комсомольцев – их положено было именовать молодежной организацией, как не было официально и партии – она именовалась профсоюзом. От кого уж они хранили этот секрет полишинеля – не знаю. Но вот задаю себе вопрос: а что бы ты сделал, если б твой начальник не получал такого кайфа от допуска без пропуска? И понимаю: в очередной раз хлопнул бы дверью – громко, но про себя, как они. Так что мне повезло: я часто оказывался перед этим, нелепым в сущности выбором: сделать так, как велят, или сделать по-человечески, и несколько раз я поступал по-человечески, и это мне сходило с рук, хотя знали они о нас почти все. Никогда не забуду, как по дороге из Сурабайи в Джакарту мы остановились перекусить в незнатном ресторанчике, а когда спустя 14 часов прибыли в свою общагу, Люби мов вызвал меня на улицу и сладострастно, чтобы запомнил всю безнадежность своих дерзаний, спросил:

– В ресторанчик ходили? И как там виски? Сколько тебе говорить, что тут все про всех…

Кто на нас настучал? До сих пор изумляюсь, но ведь как-то об этом узнали, и Любимову так называемый «отдел кадров» велел разобраться с моей вольницей!

И как апофеоз этой тотальной запуганности вспоминаю только что сошедшего с московского самолета чернявого верзилу-инженера, прилетевшего строить металлургический комбинат на Мадуре. Он стоял, ощерясь и помертвев от ужаса, с яростной тос кой в глазах и на каждое обращение по-русски вздрагивал, как от удара хлыстом. Его не встретил человек в зеленой рубашке, как обещали ему при отлете, а остальные говорившие в Индонезии по-русски могли быть только невозвращенцы или провокаторы, так его проинструктировали в родном Днепропетровске! И какая разница, ведь таких у нас штамповали повсеместно. Уже хотели посылать за официальным представителем посольства, но, на счастье, вспомнили про пилотов, и под их гарантии, что вокруг советские люди, он сдался и позволил себя с аэродрома увезти.

КАРТИНКИ

Я был плохой дневниковод. За редким исключением, в дневниках я обнаружил более или менее банальные события и мысли. Что до мыслей, то вполне готов признать, что иных – небанальных – у меня в то время и не было. Что же до событий… самые яркие, видимо, как-то не записывались, а прямо грузились в память и позднее, многократно пересказанные, превратились в картинки-иллюстрации для устных рассказов. Моя Индонезия без них неполная.

Первую я назвал бы «секс по-советски». Наш специалист, отправляемый в загранку, должен был жить монахом весь отведенный ему срок. Нарушивший обет приговаривался к высшей мере наказания – отправке на Родину. На проституток денег у нас не было, с индонезийками-непроститутками мы практически не общались, а посольские и околопосольские незамужние дамы, во-первых, были запуганы не меньше нашего, во-вторых, не имели ни малейшего шанса сохранить «неуставные» отношения в тайне, да и было их раз-два и обчелся. Не знаю, как в других местах, но в Индонезии количество самоубийств среди советских было какое-то несуразно большое – вполне допускаю, что не в последнюю очередь и по этой причине.

Комната нашего общежития. В ней двое: рыжий сорокалетний толковый инженер, отец оставленного в Москве семейства, обожатель крупногабаритных дам, сладко причмокивавший всякий раз, когда из окна нашей машины удавалось углядеть в проплывающей мимо толпе тетку, чаще это бывали китаянки, с непропорционально и даже пропорционально объемным задом.

– Лешка, смотри – ну, ж… двенадцать кирпичей! – восторженно вопил он.

И переводчица из Горького – вожделенная дама обожаемых им параметров. Есть такие молодые «мамки», к которым взрослость при ходит вместе с рано проснувшейся и раздавшейся в габаритах плотью.

Праздничное застолье, где мы, невзирая на жару, порядком врезали, еще шумит, затихая за стенкой.

Он стоит на коленях, обхватив безвольными руками ее бедра, и тыкается заплаканным лицом куда-то ей в живот. Ниже талии на тонком светлом платье – темное пятно от его слез. Он не пьян, он бессилен, он парализован непреодолимостью конфликта между распирающим его желанием и сжимающим его страхом.

Она возвышается крупным литым телом, неподвижная, словно стоит ей пошевелиться, и уже невозможно будет остановить обвал. Руки нелепо застыли в воздухе, не решаясь ни оттолкнуть его, ни прижать к себе. И в глазах – материнская жалость к этому мужику, а может, к себе, а может…

Я тихо прикрываю дверь своей комнаты, где все это происходит, и навсегда уношу эту картину с собой.

Все мы готовились к возвращению и копили подарки для близких и друзей. Надо честно признать, что разнообразием наши вкусы не отличались. Половина купила женам одинаковые мутоновые шубы, половина приобрела детям однотипные восьмимиллиметровые кинокамеры Canon с пятикратным трансфокатором, все от хватили по паре деревянных балийских статуэток, как будто снятых с одной общей полки. Мы были не оригинальны, как тот легендарный летчик-инструктор, который повез в подарок своей эскадрилье двадцать комплектов карт с голыми красотками и двадцать авторучек, где при переворачивании с красоток слизывало платья. Ну, и – заграница все-таки – необходимо было привезти друзьям что-то экзотическое. Общественное мнение сошлось на презервативах с усиками. Товар для мусульманской по преимуществу страны достаточно редкий, тем паче этих… с усиками до того никто из нас не видел. Словом, я был послан на поиски.

Аптеками в Индонезии в основном владели китайцы. Так вот, говорят, что глаза у китаянок становятся круглыми оттого, что они специально подрезают уголки. Я нашел способ более гуманный. Спросите у дежурной китаянки в аптеке города Мадиун 300 презервативов с усиками, и вы получите нужный эффект.

Вот получите ли вы искомое – другой вопрос. Наконец, в четвертой по счету аптеке, тараща на меня изумленно-круглые глаза, китаянка задом сманеврировала в подсобку, откуда донесся звук передвигаемых ящиков. После долгой паузы она появилась, слегка вспотевшая от физического труда, и вручила мне весьма подозрительную картонную коробку такого завалящего вида, что в душе шевельнулось неприятное предчувствие.

– Сто, – сказала китаянка. – Больше сейчас нет, но мы можем заказать…