хотя и старался “насолить” правительству и правым, но это ему, по обыкновению, не удавалось, и “глава” кадетской партии снова сбивался на мелочи, опять перелистывал и перечитывал какие-то документы вроде постановлений дворянских съездов и организаций и, забывая главное — правительственную декларацию, моментами нагонял изрядную скуку.

Комичным и скучным был кавказец Сагателян, ломившийся, по примеру своих достойных предшественников — Рамишвили, Джапаридзе и пр., в открытую дверь и желавший подтвердить истину “что есть, то есть, а чего нет — того нет” ...Достаточно снотворным был на этот раз и неугомонный г. Пуришкевич, не ограничившийся несколькими здравыми замечаниями и желавший во что бы то ни стало выложить весь багаж своих познаний и по русской литературе, и по истории Польши и Австрии. Оратор приводил даже синодики польских писателей и журналистов и требовал репрессий для печати, занимающейся натравливанием одной части населения на другую, забывая при этом “Русское знамя”.

Всё это было малоинтересно, многое уже высказано раньше, и такие речи начинали утомлять, тем более, что предстояло ещё выслушать чуть не семьдесят ораторов.

После небольшого перерыва на трибуну поднялся г. Родичев. Он начал с повторений доводов г. Маклакова, перешёл на гражданские мотивы о патриотизме, национализме и закончил защитой польских интересов. Слова оратора: “Мы, любящие своё отечество... мы, защищающие порядок...” — вызывали смех на скамьях крайних правых, и оттуда в ответ часто слышались напоминания о выборгском воззвании.

Выкрики с мест, не прекращавшиеся несмотря на неоднократные замечания председателя, видимо, ещё сильнее взвинчивали г. Родичева; он становился всё более и более резким, терял самообладание, злоупотреблял жестикуляцией — и, не находя подходящих выражений, выбрасывал неудачные афоризмы.

Когда г. Родичев, вспоминая выражение Пуришкевича о “муравьёвском воротнике”, сказал, что потомки его назовут это “столыпинским галстуком”, зал в одно мгновение преобразился. Казалось, что по скамьям прошёл электрический ток. Депутаты бежали со своих мест, кричали, стучали пюпитрами: возгласы и выражения негодования сливались в невероятный шум, за которым почти не слышно было ни отдельных голосов, ни звонка председателя. Полукруг перед трибуной мгновенно наполнился депутатами, а сидевшие позади оказались в первых рядах.

— Долой, вон, долой!..

— Не расстались со своим Выборгом! Выгнать его, немедленно вон!..

— Нечестно, подло!.. Вы оскорбили представителя государя...

— Мерзко, недостойно члена Думы, недостойно высокого собрания...

Крики неслись со всех сторон. Октябристы, умеренные, правые — все столпились около трибуны, к которой тянулись десятки рук, и казалось, что зарвавшегося, забывшегося г. Родичева моментально силою стащат с трибуны. Несколько человек уже стояло за пюпитрами секретарей, а г. Пуришкевич порывался бросить в г. Родичева стаканом.

Н. А. Хомяков начал было звонить, но, когда увидел, до какой степени разгорелись страсти, покинул трибуну и прервал заседание. За председателем удалились и остальные члены президиума.

Взволнованный, бледный П. А. Столыпин при первых же криках встал со своего места и, окружённый министрами, вышел из зала почти одновременно с Н. А. Хомяковым. За председателем Совета министров тотчас же поспешило несколько депутатов. Родичев всё ещё стоял на трибуне, краснел, бледнел, пробовал что-то говорить и затем будто замер, видя, что его выходкой возмущена почти вся Дума, за исключением, может быть, небольшой кучки лиц.

Наконец сквозь ряды депутатов к кафедре протискивается высокий старик, кадет г. Покровский, и прикрывает руками г. Родичева, который при не смолкавших криках: “вон”, “долой", “вон" — спускается к своему месту и затем, окружённый кадетами, выходит в Екатерининский зал...

Во время перерыва правые, умеренные и октябристы в своих фракционных заседаниях приходят к одинаковому решению — применить высшую меру наказания и исключить Родичева на пятнадцать заседаний.

Н. А. Хомяков, не желая допустить никаких прений, предвосхищает это, и Дума громадным большинством против 96 голосов левых, поляков и кадетов исключает г. Родичева на 15 заседаний. Н. А. Хомяков перед этим с большим достоинством напоминает, что в руках депутатов священный сосуд, неприкосновенность которого каждый должен хранить, как самого себя.

Г. Родичев в большом смущении произносит свои извинения и просит верить в их искренность. Позднее раскаяние хотя и смягчает вину, но прискорбного, непозволительного факта не изменяет. Если его и могло что сгладить, то разве те бурные овации, которые Дума под конец устраивает П. А. Столыпину, оставшемуся на своём месте до конца заседания....

Во время перерыва стало известно, что председатель Совета министров, взволнованный неожиданным оскорблением, потребовал от г. Родичева удовлетворения.

В комнату председателя Думы Н. А. Хомякова явились двое министров, г. Харитонов и г. Кауфман, и просили передать об этом г. Родичеву, который и не заставил себя ждать. Извинение происходило в присутствии министров, Н. А. Хомякова и саратовского депутата Н. Н. Львова.

Г. Родичев признавался, что он совершенно не имел в виду оскорбить главу кабинета, что он искрение раскаивается в своих выражениях, которые не так были поняты, и просит его извинить.

— Я вас прощаю, — сказал П. А. Столыпин, и объяснение было окончено.

П. А. Столыпин, как передают, был при этом крайне взволнован, а г. Родичев казался совершенно подавленным.

Известие о том, что председатель Совета министров принял извинение, быстро облетело залы и внесло первое успокоение”.

Несостоявшаяся война

Одной войны Россия избежала благодаря Столыпину.

История предлагает много ходов, а выбрать надо ход единственный, повторного хода история сделать не даёт.

Не будем гадать, как сложилась бы наша судьба, не случись Первая мировая война, в которой Российская империя увязла, как и Германия, развязавшая войну, как и Германия, разбилась, словно упавшая чаша. Осколки разлетелись далеко, все собрать не удалось.

Проиграв войну, Германия ещё долго мучилась в конвульсиях, проходила через бунты и восстания, унижения, холод и голод, пока не набралась новых сил. К сожалению, история не послужила её новому лидеру никаким уроком.

Россия пришла к роковому четырнадцатому году без Столыпина. Тогда государь поддался искушению, забыл о предостережении, которое не раз делал Пётр Аркадьевич, отговаривая его от всяких войн. Мог бы, конечно, Николай II и запомнить слова, когда-то высказанные его премьером.

В начале века царь ошибся с Японией. “Да что там японцы, они же воевать не могут! — рассуждал он. — Разобьём их в два счёта!” Но войну ту он проиграл. После неё и разразилась первая русская гроза. После революции, которую пришлось усмирять Столыпину, всё вроде пришло в норму, успокоилось. Плохое, как ни странно, быстро забылось. И весной 1909 года Россия вновь оказалась на грани войны, которую удалось избежать лишь благодаря настойчивости Столыпина.

Той весной Австро-Венгрия, поощряемая