Снявшись с рейда, вышли в открытое море, прошли Гогланд и направились в Бьерке. Увидели остров, сплошь покрытый густыми лесами.

А потом была белая северная ночь. Спать не хотелось. Хотелось смотреть на лунную дорожку, бегущую к яхте, и, позабыв о прошлом, мечтать о будущем.

Восемь дней плавания решили судьбу Марии. Правда, родители ещё ни о чём не знали, не догадывались. Даже тогда, когда Пётр Аркадьевич в благодарность за путешествие решил пригласить на обед офицеров яхты.

Обед прошёл на террасе Елагинского дворца, откуда открывался великолепный вид на сад, цветники, реку, по которой скользили катера и лодки. За рекой среди густой зелени виднелся Каменноостровский театр с колоннами, оттуда была слышна музыка ресторана.

Столыпины пригласили гостей на спектакль, текст которого написала Наташа. Она ещё не могла ходить и для себя придумала сидячую роль. Девочка весьма ревностно отнеслась к постановке и расстроилась, когда Елена, вдруг забывшая свою роль, громко спросила: “Матя, а как дальше?” Мария сестре помогла, но Наташа считала, что пьеса провалилась из-за одной этой фразы, и аплодисменты зрителей не могли её разубедить. Мария её успокаивала, но сестра была безутешна.

— Тогда я тебе открою тайну, о которой не знает никто, — сказала Мария. — Ты сохранишь её?

— Да, Матя, конечно сохраню!

— Лейтенант Бок сделал мне предложение. Но, смотри, об этом никому ни слова!

— Не скажу, — заверила Наташа. — А знаешь, Матя, ты будешь счастлива, я уверена.

— Здесь нам всем счастливо, — заявили девочки отцу. — Нам не следует возвращаться в Зимний. Может быть, мы останемся здесь, в Елагинском дворце?

Выслушав дочерей, отец с их предложением не согласился.

— И мне здесь нравится, — признался он. — Да, хотел бы с вами провести здесь зиму — блаженство. Но это будет с моей стороны непростительным эгоизмом. Многие люди должны будут ездить из города в такую даль, чтобы встретиться со мной. Летом я ещё понимаю — это возможно. А как быть зимой? Зимой ведь нет сообщения по воде. — И подумав, сказал: — Нет, зимой нам здесь жить нельзя. Летом большинство людей живёт на даче, многие на Елагином острове. Летом им легче... Надо думать не только о своём благе.

Создавая портреты замечательных личностей, историки больше пишут о делах государственных, совсем забывая, что на эти дела накладывается личная жизнь героев. Разве наряду с государственными заботами их не интересуют дела родных, и в первую очередь детей?

Столыпин никогда не забывал о детях. Он был заботливым отцом.

Марию вновь отправили в Италию, чтобы она прошла новый курс лечения. Зная, что в ближайшем будущем её ждёт замужество, они заботились о её здоровье.

Заботились и о Наташе. Девочке сделали операцию. Год спустя после ранения врачи убедились, что в таком состоянии её ноги действовать не могут, и предложили сломать их и срастить так, как должно быть.

После года бедствий девочке предстояла новая тяжёлая операция, но хирурги были правы: в результате операции Наташа стала ходить на костылях и появился шанс увидеть её вполне здоровой. Она окрепла, стала взрослее.

За этой радостью последовала другая. Лейтенант Бок попросил руки Марии. Родители дали согласие.

— Я вдруг вспомнила, как ты просил моей руки, — засмеялась Ольга Борисовна. — Мне кажется, это было вчера...

— Хотел бы дожить то того дня, когда мой сын попросит руки прекрасной девушки, — мечтательно произнёс Пётр Аркадьевич.

— Уверена, мы доживём до этого дня, это будет так скоро!

По случаю помолвки был отслужен молебен в присутствии родных с обеих сторон. Традиции ещё в обществе сохранялись.

В тот же вечер, во время доклада государю, Столыпин сообщил ему о помолвке своей старшей дочери.

— Поздравляю вас с отличным выбором, — сказал государь. — Я знаю молодого офицера, ставшего женихом Марии. Он вполне достойный человек...

Время до свадьбы пролетело быстро. Февраль, март, апрель... Всё это сопровождалось приятной суетой — приёмы, поздравления, примерки, разъезды по магазинам.

Столыпины были счастливы, как могут быть счастливы родители, видящие благополучие своего ребёнка.

— Только бы ты была счастлива, девочка моя... — говорил Пётр Аркадьевич Марии.

Жене лейтенанта Бока полагалось знать морские термины и типы кораблей. Причина была проста: лейтенанту предстояло перейти на дипломатическую службу, а жёны дипломатов обязаны были помогать мужьям. И Мария учила типы кораблей и запоминала морские термины. Экзаменовал её генерал Линевич, знавший морское дело. Мария, конечно, провалилась. Генерал сказал то ли в шутку, то ли всерьёз:

— В среду, через неделю, я снова буду у вас, и если к тому времени вы не выучите урок, ваш брак разрешён не будет. Так что пеняйте на себя.

Говорил Линевич строго. Приходилось вновь штудировать свои записи.

Между тем жених, назначенный морским агентом в Германию, по нынешнему атташе, готовился к поездке основательно. Ему предстояло принять дела у князя Долгорукова, получившего другое назначение.

Венчание прошло в домовой церкви на Фонтанке, в доме, где после взрыва поселились Столыпины. Когда молодые вернулись из церкви, в большой гостиной Зимнего дворца их встретили родители с образом, с хлебом-солью.

А потом молодые отправились в Кейданы в салон-вагоне, гостиная которого превратилась в цветник. Корзины стояли везде, где только можно было их поставить. Нельзя было протиснуться. Марии запомнился куст махровой сирени, подаренный великой княгиней Милицей Николаевной.

Позже этот куст они посадили в имении лейтенанта Бока.

В Кейданах, на вокзале, молодым была вручена телеграмма: “Приветствуем дорогих детей в родном гнёздышке. Папа. Мама”. Четвёрка знакомых, но уже постаревших лошадей повезла молодых в родной дом, чтобы через десять дней, после объезда знакомых и соседей, дней, проведённых в тиши и спокойствии, привезти их обратно на железнодорожный вокзал. Оттуда молодожёны отправились в Берлин, в русское посольство, где лейтенант Бок должен был начать свою дипломатическую карьеру.

Перспектива перед ним, видимо, открывалась неплохая, но в большие чиновники он не вышел — помешали сначала война, а потом революция. Министром, во всяком случае, он не стал.

Недруги Столыпина, отмечая перевод лейтенанта Бока с морской на дипломатическую службу, Петра Аркадьевича в том дружно упрекали. Вот, мол, помог зятю, составил ему протекцию.

Протекция существовала всегда. При русском дворе, при германском, при французском, английском и любом другом; недоброжелатели никакого открытия не сделали. И к нашему повествованию упрёки, высказанные Петру Аркадьевичу, отношения не имеют. Наоборот, пребывание Бока в Берлине помогает нам