После инцидента с дочерью Столыпин решил отправить её в Рим, где муж его сестры был посланником при Ватикане. Гостившая в Петербурге сестра Анна сама предложила взять с собой племянницу, чтобы она прошла курс лечения в Италии, в Сальсомаджиоре.

— Лечение укрепит её, — уверяла Анна, — и пойдёт на пользу. В такой нервозной обстановке, как здесь, ей нельзя оставаться, она девушка впечатлительная.

Отец согласился. Видел, что после опасных писем Мария стала нервной, молчаливой, отказывается от еды, временами её знобит от температуры.

“Пусть поедет развеется, — решил он, — а то здесь, во дворце, действительно, как в клетке”.

Поддержала его и Ольга Борисовна.

— После деревенского простора мы вынуждены держать детей за забором, что отражается на их психике. Ты прав, пусть Мария едет в Рим. Я думаю, поездка отвлечёт её от наших забот, тем более что Анна собирается по дороге посетить и Париж. Нашей дочери будет интересно побывать за границей.

И добавила:

— Тебе тоже не мешает отдохнуть. Ты так устал от всех последних тревог!

Она, конечно, была права. После взрыва на даче резко изменился режим жизни премьера. Теперь он сам был, как птица в клетке, — охрана ограничила его перемещения, и выходило, что он не принадлежал себе, а подчинялся требованиям охраны, которая определяла, безопасен ли каждый шаг, который он намеревается сделать.

Ограничения в передвижении — та же тюрьма.

Из воспоминаний М.П. Бок:

“Работал мой отец далеко за полночь, обыкновенно до трёх часов ночи, причём никогда днём не спал, если не считать короткого отдыха, который он себе позволял ежедневно перед обедом. Тогда он ложился у себя в кабинете на диване и немедленно засыпал на пятнадцать минут, после чего вставал абсолютно свежим и бодрым. Утром он всю жизнь к половине девятого уже совершенно одетый пил кофе”.

Опасная игра продолжалась. В роли мышки оказывался премьер-министр империи, в роли кошки — Боевая организация социал-революционеров, на счету которой было много террористических актов, убийств и покушений.

— Совсем не детская игра, — заметил Пётр Аркадьевич.

Полиция вынуждена была придумывать свои ходы, чтобы оградить Столыпина от террористов. Она разработала целую систему, когда все прогулки и выезды главы правительства совершались только по указанию начальника его охраны. Последний взял на себя всю ответственность.

— Вы не будете давать указаний ни шофёру, ни кучеру, — предупредил он Столыпина. — Выполняться будут только мои приказы.

Вначале Пётр Аркадьевич стал оспаривать такую бесцеремонность, но после того, как на него было совершено очередное покушение, выполнять указания охраны согласился.

— Не обижайтесь, Пётр Аркадьевич, на всякие ограничения, — сказал начальник охраны. — Кому знать, как не вам, специфику нашей работы.

С того дня только он один знал, когда и каким путём поедет премьер-министр. Он никогда не говорил об этом заранее подчинённым, но как только Столыпин садился в автомобиль или экипаж, оповещал шофёра или кучера о маршруте.

Выезжали из разных подъездов Зимнего дворца, что делало для боевиков невозможным вести одновременно наблюдение за всеми выходами. Тогда им пришлось бы выставлять своих людей на многих улицах, куда можно было выехать, а это поставило бы их акцию под удар — полиция зорко следила за всей территорией вокруг дворца.

Как-то Столыпин пожаловался начальнику охраны:

— Я совсем скован в движении. Иногда мне хочется прогуляться, отдохнуть от комнат.

— Я подумаю над вашим предложением, — задумчиво ответил жандарм.

И вскоре, действительно, предложил свой вариант прогулок. В определённом месте, где уже была выставлена охрана, экипаж останавливался — Столыпин выходил и совершал прогулку, а потом вновь садился в экипаж и совершенно другим путём возвращался во дворец. Гулял он обычно за городом, на окраинах, в малолюдных местах.

На доклады к царю его возили, соблюдая ещё большие меры предосторожности, потому что боевики могли узнать, когда Столыпин посещает государя. Обычно зимой он ездил в Царское Село, где жил государь, а летом в Петергоф, куда тот переезжал. Всегда отправлялся на доклады вечерами, а возвращался поздно, не раньше часа ночи.

Как ни стерегла его охрана, однажды он всё же оказался на волоске от смерти.

В ту зиму приехала жить в Петербург сестра Петра Аркадьевича, Мария Офросимова с семьёй. Она была больна и потому из дома не выходила. Не обращая внимания на опасность, брат навещал её.

Один из охранников заметил подозрительного мужчину, крутившегося возле дома, и сообщение об этом дошло до Герасимова. Тот приказал проверить всех жильцов близлежащих домов и пустить на участок филёров. У филёров глаз острый, мигом определят подозрительных.

Зоркий глаз сотрудника наружного наблюдения уловил интерес, который проявлял мужчина средних лет в доме напротив жилья Офросимовой. Доложил начальству. Полицейские проверили квартиру, тут-то и выяснилось, что снявший её мужчина имел задание стрелять в главу правительства, когда тот покажется в окне.

Боевик сознался, что дважды мог выстрелить в Столыпина, когда тот близко подходил к окну, но оба раза отказался от своего намерения.

— Рука не поднялась, — пояснил он.

— Это отчего же такая у вас появилась снисходительность к жертве? — с издёвкой спросил его допрашивавший жандарм.

— Было от чего усомниться, — ответил тот добродушно. — В первый раз Столыпин подвозил к окну сидящую в коляске женщину, а во второй он поставил на подоконник мальчика, прижав его к груди. Вот рука и не поднялась.

Герасимов растерялся, когда ему доложили о результатах допроса.

— Вы выяснили, как террористы узнали этот адрес?

— Да, ваше благородие. Засекли они господина министра адрес случайно, а потом сняли квартиру, посчитав, что коли он появился в этом доме, то возможно, будет и в другой раз. Они не знали, что Пётр Аркадьевич посещает сестру. Думали, его интересует здесь какая-то женщина...

К счастью, революционер оказался человеком не без сердца. Приговор в исполнение он решил привести в другой раз, чтобы не пострадали невинные люди — больная женщина и маленький ребёнок.

— Пётр Аркадьевич, вы нарушаете режим охраны, — огорчённо заключил начальник охраны, когда стали известны планы террористов, подобравшихся к Столыпину.

— Да всё обошлось, вы же видите, — оправдывался тот.

Но и сама охрана попала однажды в неловкое положение летом, когда Столыпины из Зимнего переселились на Елагин остров, в белоснежный дворец, который очаровывал взор своими классическими линиями, стройными колоннами. Вокруг него шумели вековые деревья, напоминая семье премьера