Я пойду дальше, господа, и скажу, что хотя в настоящем случае я расследовал добросовестно дело и не нашёл следов провокации, но в таком деле злоупотребления и провокации возможны, и напрасно ссылаются на мою речь в Первой государственной думе.

Я говорил тогда, что правительство, пока я стою во главе его, никогда не будет пользоваться провокацией как методом, как системой. Но, господа, уродливые явления всегда возможны! Я повторяю, что когда уродливые явления доходят до правительства, когда оно узнает о них, то оно употребляет против них репрессивные меры. Я громко заявляю, что преступную провокацию правительство не терпит и никогда не потерпит. (Рукоплескания справа).

Но, господа, уродливые явления нельзя возводить в принцип, и я считаю долгом заявить, что в среде органов полиции высоко стоит и чувство чести, верности присяге и долгу. Я знаю службу здешнего охранного отделения, я знаю, насколько чины его пренебрежительно относятся к смертельной опасности. Я помню двух начальников охранного отделения, служивших при мне в Саратове, я помню, как они меня хладнокровно просили, чтобы, когда их убьют, я озаботился об их семьях. И оба они убиты, и умерли они сознательно за своего Царя и свою родину. А недавний случай в Москве, когда на пустой даче в окрестностях Москвы была устроена ловушка и в эту ловушку попал наряд охраны, когда с крыши чердака революционер наверняка расстреливал каждого подходящего к этой даче, разве задумались ночью начальник охранного отделения и его помощник и не бросились ночью же выручать своих товарищей? Оба были тяжело ранены, но разве они не доказали, что доблесть и честь для них дороже жизни? Я хотел, я должен был на этом кончить, но предыдущие речи меня убедили, что из моих выводов могут построить превратное заключение.

Мне могут сказать: итак, провокации в России нет, охранка ограждает порядок, и русский гражданин должен быть признан счастливейшим из граждан (смех слева). В настоящее время так легко искажают цели и задачи нашей внутренней политики, что, чего доброго, такое заключение и возможно, но я думаю, что для благоразумного большинства наши внутренние задачи должны были бы быть и ясны, и просты. К сожалению, достигать их, идти к ним приходится между бомбой и браунингом. Вся наша полицейская система, весь затрачиваемый труд и сила на борьбу с разъедающей язвой революции — конечно, не цель, а средство, средство дать возможность законодательствовать, да, господа, законодательствовать, потому что и в законодательное учреждение были попытки бросать бомбы! А там, где аргумент — бомба, там, конечно, естественный ответ — беспощадность кары! И улучшить, смягчить нашу жизнь возможно не уничтожением кары, не облегчением возможности делать зло, а громадной внутренней работой.

Ведь изнеможённое, изболевшееся народное тело требует укрепления; необходимо перестраивать жизнь, и необходимо начать это с низов. И тогда, конечно, сами собой отпадут и исключительные положения, и исключительные кары. Не думайте, господа, что достаточно медленно выздоравливающую Россию подкрасить румянами всевозможных вольностей, и она станет здоровой. Путь к исцелению России указан с высоты Престола, и на вас лежит громадный труд выполнить эту задачу.

Мы, правительство, мы строим только леса, которые облегчают вам строительство. Противники наши указывают на эти леса, как на возведённое нами безобразное здание, и яростно бросаются рубить их основание. И леса эти неминуемо рухнут и, может быть, задавят и нас под своими развалинами, но пусть, пусть это будет тогда, когда из-за их обломков будет уже видно, по крайней мере, в главных очертаниях здание обновлённой, свободной, свободной в лучшем смысле этого слова, свободной от нищеты, от невежества, от бесправия, преданной, как один человек, своему Государю России. (Шумные, рукоплескания справа и в центре). И время это, господа, наступает, и оно наступит, несмотря ни на какие разоблачения, так как на нашей стороне не только сила, но на нашей стороне и правда. (Рукоплескания справа и в центре)".

Закончив речь, министр так же бодро сошёл с кафедры, как на неё всходил. Его походка была, как всегда, твёрдой.

— Знаете, что он хочет сказать своим недругам? — спросил Шульгин у соседа. — “Подавитесь своим Азефом! Теперь он нам не нужен”. Ну, что, съели Столыпина?

Козни революционеров

Хотя ради безопасности Столыпин с семьёй переехал в Зимний дворец, охота на него продолжалась. Революционеры строили различные планы, чтобы добраться до ненавистного человека, в котором они видели крах своего движения. Один план был фантастичнее другого.

Однажды утром старшая дочь Столыпиных, милая Мария, увидела на столе, рядом с чашкой кофе, письмо, написанное незнакомцем. С удивлением прочитала его и ещё больше удивилась — незнакомец предлагал ей встретиться в назначенный час в одном из музеев дворца. Можно было понять юношу, влюбившегося в девушку и назначившего ей свидание, но, судя по тексту, анонимный адресат просил о встрече, чтобы ввести Марию в круг “своих единомышленников”, где она могла бы сбросить с себя “нравственные цепи” и заняться “партийной работой”.

“Какой-то бред”, — подумала Мария и разорвала письмо.

Конечно, она могла показать его родителям или рассказать им о маленьком происшествии, случившемся с нею, но решила их не тревожить.

“Что ж, — рассуждала она, — увидит этот господин, что ошибся, и оставит свои глупости”.

Через несколько дней на столе лежало второе письмо, тон которого был уже наглым. Девушка показала письмо отцу.

Столыпин внимательно прочитал послание.

— А первое? — спросил он у дочери.

— Я порвала его. Не хотела вас тревожить. Письмо было глупое, и я полагала, что адресат просто ошибся. Но он написал снова...

Столыпин пристально посмотрел на дочь. Его взгляд говорил о том, что действия дочери он одобрил.

— Хорошо, — сказал он после беседы, — не волнуйся, — и встал, чтобы покинуть гостиную.

К кому мог обратиться министр? Конечно, к Герасимову. Тот сразу взялся за дело, послав во дворец своих верных ищеек. Те быстро разобрались, кто писал письма.

— Вот фотографическая карточка этого господина...

На фотографии был красивый брюнет.

— Он влюбился в мою дочь? — спросил Столыпин.

— Хуже, Пётр Аркадьевич. У революционеров был нехитрый план: заманить вашу дочь на свидание, а потом привести её на какую-то квартиру, где она встретилась бы с членами партии. Ваша дочь, по их замыслу, должна была влюбиться в этого красавца, а потом по его рекомендации настоять, чтобы в вашу семью был принят учитель для младших детей...

— Вы хотите сказать, что они задумали подослать в мою семью убийцу?