– Никто не скакал без штанов, по крайней мере, не успел, – пробормотал Яков. – И потом, для русского двора это обычное дело – комики без штанов, как я понял. Нет, девочка пела арию, на качелях, и ветер подул – юбочка задралась, и все уставились, есть ли там панталоны.

– Оскорбление величества, – подсказал мгновенно Петруша. – Я все понял – поднявшаяся юбка вызвала высочайшую ревность, а Гросс – высочайший гнев, за то, что раздул ветер.

– Высочайшая глупость, – бросил сердито Яков. – Что прикажешь теперь? Прятаться, бежать, ползать на коленях перед обер-гофмаршалом, чтоб он спрятал под крыло и меня? И все оттого, что на дуре задрало юбку и болван Бюрен под эту юбку уставился!

– Так вот как оно было! – невольно восхитился Петруша. – Тогда все ясно как день!

Яков взял со стола бутылку и сделал из горлышка несколько жадных, судорожных глотков.

– Бог весть, что делать мне теперь…

– Следовать за мною, и как можно скорее, – черный пастор, господин Десэ, вошел в дом бесшумно и стоял в дверях гостиной, мрачный вестник – то ли горя, то ли свободы.

– Я не стану прятаться в доме господина Левенвольда, как наши незадавшиеся актеры! – огрызнулся отчаянно доктор Ван Геделе, и пастор отвечал ему, мягко и вкрадчиво:

– Клятва Гиппократа, милый мой юноша, – она ведь еще связывает вас, не так ли? У меня пациент для вас.

– Арап-шталмейстер? Он справится и сам, без моего участия – он молод и силен, ему нужно разве что время, набраться сил, – доктор снова потянулся было к бутылке, и Десэ жесткими пальцами удержал его руку:

– Не напивайтесь. Возможно, сегодня вам доведется шить – а для этого требуется твердая рука. Я доктор для мертвых, не для живых – и то знаю, как тяжело положить хороший шов, если хватил лишку. Ваш клиент сегодня – не арап-шталмейстер. Там дело, возможно, куда хуже. Так вы едете – или останетесь благородно ожидать ареста?

– Еду, Десэ, – Яков поднял с пола докторский саквояж – и подумал, что сутки уже не выпускает его из рук. – Не забудь отправить к дяде лакея, – напомнил он Петеру, – и молись за меня, если ты у нас не агностик.

– В тюрьме мы были на «ты», – уже в карете напомнил Яков черному пастору, и тот отвечал с усмешкой:

– Твой братец не в курсе нашей близости – и не надо. Раздобыл ты ведьмин амулет?

– Почти. – Яков вспомнил о своей оккультной забаве, показавшейся сейчас, после ареста бедняги Гросса, глупостью и ребячеством. – К утру принесу его к тебе в «Бедность», если прежде сам не окажусь в одной из камер.

– А ведь я могу спрятать тебя, – хищно улыбнулся Десэ. – У них на самом виду. В мертвецкой или в пустующей камере – хочешь?

– Я не стану бегать от них, как заяц, – сморщился Яков, и Десэ тут же потрепал его по плечу:

– И правильно. Ведь Миньон тебя и не отдаст. Ты ему еще нужен, – и пастор заговорщически подмигнул.

– Миньон? – переспросил Яков.

– Миньон, Красавчик – это старое прозвище шевалье Левенвольда, еще со времен петровского двора, когда он дежурил на дверях в антикаморе и чесал пятки своей муттер Екатерине. Сейчас он, конечно, много бы отдал, чтобы старое прозвище поскорее забылось.

«Шевалье, – царапнуло Якова. – Да, он же младший из баронов – значит, именно шевалье…»

– Отчего же ты сам не взялся зашить своего больного? – спросил он у Десэ. – Ты ведь такой же врач, разве что тюремный.

– Я прозектор, – поправил его Десэ. – Моим пациентам не больно и не страшно. А живых, особенно некоторых – мне их, ты не поверишь, жалко. Особенно того, к которому мы едем, – я давлюсь злостью каждый раз, перевязывая его, и когда-нибудь, клянусь, задушу мерзавца его собственными повязками, чтобы он более не мучился… – В глуховатом голосе черного пастора послышались злость и отчаяние.

– Кто это, Десэ? – спросил Яков.

– Увидишь.

Карета встала на обочине, пропуская на узкой дороге кожаный темный дормез, длинный, словно похоронные дроги. Яков и в темноте смог оценить, какие в дормез впряжены были лошади – породистые, горячие, словно огнедышащие посланцы из самой преисподней.

– Знатные у кого-то кони, – похвалил он невольно. Десэ проводил карету сощуренными глазами:

– Карета едет – выходит, все у них кончено. Нам стоит поторопиться. Поспеши! – крикнул он кучеру и пояснил для Ван Геделе, хоть и совершенно непонятно: – Викинги рекомендуют воинам три дня ходить с раскрытой раной, но я другого мнения, считаю, что повязки стоит накладывать вовремя.

Возле дома младшего Левенвольда – Яков впервые увидел фасад его дома, украшенный мерцающими в темноте серебристыми вивернами, – на каретном развороте уже стояла другая карета. Игрушка, шкатулка на высоких тонких колесах – воплощенная девическая принцессина мечта.

Десэ, завидев карету, в сердцах плюнул на землю, свесившись из возка:

– Дура Балкша, бес ее дери! Придется нам, доктор, обождать внизу – пока она не изволит убраться.

Яков искренне удивился: что делает в доме графа, да еще ночью, прекрасная колдунья Модеста Балк? Тем более что Левенвольду она годилась в матери, если, конечно, нужна была ему подобная мать.

Десэ провел доктора в гостиную, озаренную скудно по случаю ночи, и сам присел на изумрудно-золотой диванчик. Яков тут же спросил, кивая на куртуазное благовещение:

– Настоящий у вас Ватто?

– Нет, сами рисовали, – буркнул Десэ и тут же пояснил: – Я не смыслю в картинах. Эта – подарок от матушки Екатерины, по случаю обморока на балу старейшин, ну, и именин.

Яков не очень понял – кто из них падал в обморок, но спросил другое:

– А когда именины у Ренг… Рейн…

– У Рейнгольда? – рассмеялся пастор. – В мае. Тс-с, вот она, пусть пройдет. Сиди тихо, – и сам замер в тени, как статуя.

На мгновение Якову и в самом деле померещилась на лестнице ведьма Модеста. Черные спиральные кудри, тонкий стан – как у резного шахматного ферзя, и синие, даже в полумраке заметные глаза, и знаменитый низкий вырез у шелкового платья…

Но то была другая дама, моложе на двадцать лет – Нати Лопухина. Она прошла мимо них, не глядя, никого не видя – в полувершке от пола, парящая в мечтах, пролетела на призрачных крыльях недавней победы.

– Это Нати, – прошептал Яков.

– И? – не понял Десэ.

– Не Модеста.

– Я и не говорил, что здесь Модеста. Та в Питере, на Лебяжьей Канавке. – Пастор понял замешательство Якова и быстро пояснил: – Они мать и дочь, обе – Балкши. Идем же, хватай свою кошелку!

Они поднялись по лестнице, и Десэ,