Утраченная связь с миром

Среда, 1 марта

В три часа ночи дверь тюремной камеры Киша распахивается, загорается свет. Киш вскакивает, жмурится, к нему подходит офицер и протягивает бумагу. Ордер на арест. Он датирован 28 февраля.

Накануне поздно вечером всех мужчин по одному вызывали из общей камеры и разводили по отдельным. Теперь Киш сидит на своих нарах и читает, что ему вменяется в вину: «Вы подозреваетесь в совершении преступления, предусмотренного статьями 81–86 Уголовного кодекса».

В статьях 81–86 Уголовного кодекса числится такое преступление, как государственная измена. Именно по этим статьям, согласно новым чрезвычайным постановлениям, со вчерашнего дня может применяться смертная казнь. Ордер на арест – копия бланка, куда в пустую графу от руки вписывают имя Киша. Угроза смерти под копирку. Дверь камеры захлопывается. Гаснет свет. Киш остается один с бумажкой в руках.

* * *

Альфред Дёблин проводит в Штутгарте всего несколько часов. Поездка из Берлина в спальном вагоне прошла спокойно. Штутгарт кажется приветливым и мирным; сгоревшие руины Рейхстага остаются далеко позади. Дёблин вдруг чувствует себя глупо: не слишком ли это чрезмерно – бежать? От чего, собственно? Будет ли ему потом стыдно за собственный страх? Он продолжает путешествие до местечка Юберлинген на Боденском озере. Там он садится в привокзальном буфете и пишет коллеге-врачу, профессору Людвигу Бинсвангеру из Кройцлингена.

Кройцлинген совсем рядом – небольшой городок на южном берегу Боденского озера, на швейцарской стороне. Дёблин предпочитает туда не звонить: возможно, международные линии прослушиваются. А в письме к Бинсвангеру он воздерживается от упоминания о своем побеге из Берлина. Вместо этого он делает красноречивые намеки: пишет, что не может продолжать работу в Берлине из-за недавних сильных волнений, и интересуется, не может ли он провести 8–10 дней в санатории Бинсвангера.

Бинсвангер – врач-психиатр, очень популярный среди немецких писателей. Он всесторонне образованный человек и хороший, но не слепо преданный друг Зигмунда Фрейда. Сочетая психоанализ, феноменологию и экзистенциальную философию, он разработал новые терапевтические подходы, которые называет «экзистенциальным анализом». Его санаторий «Бельвю» окружен просторным парком и хорошо спрятан от внешнего взгляда. Это не одно здание, а комплекс из более чем десятка вилл, в которых состоятельные пациенты получают не только медицинский, но и гастрономический уход: здесь отличная кухня, теннисный корт, бильярдная, боулинг и несколько бассейнов. Многие знаменитости и деятели искусства гостили или лечились в «Бельвю»: например, Вильгельм Фуртвенглер, Мартин Бубер, Аби Варбург, Густаф Грюндгенс. Леонгард Франк, который, будучи пацифистом, во время Первой мировой войны долго боролся за выезд из страны в Швейцарию, провел здесь больше трех месяцев. А три года назад Бинсвангер лечил от психических срывов Карла Штернхайма, страдавшего сифилисом.

Дёблин уже навещал своего коллегу вместе с женой в прошлом году – из туристических соображений, а также из научного любопытства. И конечно, сейчас Бинсвангер охотно примет этого беглеца. Дёблин отправляется на машине с водителем. На границе все проходит гладко. Он в безопасности.

* * *

В то же самое время Фриц Ландсхофф выдвигается в противоположном направлении. Несколько дней назад он взял отпуск в издательстве «Кипенхойер», чтобы навестить бывшую жену и дочерей, катающихся на лыжах в маленькой деревушке Зуоз в кантоне Граубюнден. Эту возможность не захотел упускать и Эрнст Толлер, с которым Ландсхофф живет в одной квартире в Берлине, и тоже приехал в Зуоз. Прошло уже два месяца с тех пор, как он ездил по Швейцарии со своим книжным туром, но после захвата власти Гитлером он принял меры предосторожности и не вернулся в Германию. Это было, конечно, мудрое решение, но за проведенное в Швейцарии время он как будто утратил связь с миром и оказался отрезан от всего, что для него важно: от литературной жизни в Берлине, от политического сопротивления нацистам и, конечно, от Кристианы Граутофф, его запретной любви. Другими словами, его мучает опыт первой эмиграции – обыкновенное отчаяние внезапно оказавшегося в изоляции эмигранта. Его все больше искушает желание признать свое решение блефом и вернуться в Германию. В долгих беседах Ландсхофф прибегает к своей силе убеждения, чтобы объяснить Толлеру, насколько велика опасность, и удержать его от необдуманных решений.

Сейчас Ландсхофф возвращается из Швейцарии. Накануне днем он ненадолго прервал поездку и сошел во Франкфурте, чтобы увидеться со своим другом Генрихом Зимоном, управляющим и главным редактором «Франкфуртер Цайтунг». Естественно, весь вечер они сидели как на иголках после новостей о пожаре в Рейхстаге и обсуждали возможные последствия. Зимон был твердо убежден, что у нацистов нет никаких шансов закрепиться на юге Германии – в Вюртемберге, Бадене и Баварии. «Майнская линия»[58] выстоит, в этом он уверен.

Позже Ландсхофф сел на ночной поезд из Франкфурта в Берлин. Утром он прибывает на Анхальтский вокзал и сразу же отправляется домой на квартиру Толлера на Зексише-штрассе, чтобы освежиться и переодеться после неудобной ночи. Не успевает он зайти в ванную, как в дверь квартиры стучат. Накинув халат, он открывает, и перед ним предстает пожилая женщина – соседка, живущая этажом ниже. «Хочу вас предупредить, – говорит она полушепотом, – вчера вечером здесь были несколько человек из СА, которые, не найдя вас дома, расспрашивали меня о герре Толлере и о вас. Я настоятельно советую вам немедленно покинуть квартиру и больше не возвращаться».

К счастью, чемодан Ландсхоффа еще не разобран. Он сбрасывает халат, наспех одевается и менее чем через 10 минут выходит из дома. Он еврей, социалист, издает в качестве редактора книги, которые попадают во всевозможные нацистские списки запрещенной литературы, – вполне возможно, что короткий отпуск в Швейцарии вчера вечером спас ему жизнь. Впредь он будет ночевать каждый раз по новому адресу.

* * *

В своем номере в «Зексишер Хоф» недалеко от квартиры Ландсхоффа и Толлера в Вильмерсдорфе Эльза Ласкер-Шюлер получает неутешительные новости. Густав Хартунг пишет из Дармштадта, что вынужден отказаться от надежды в обозримом будущем поставить «Артура Аронимуса». Пьеса ему очень нравится, но атмосфера в городе настолько накалена, что уже нельзя спокойно репетировать – тем более с детьми, без которых поставить невозможно. Он пишет, что никогда не получит «разрешения от родителей на участие детей», потому что театр сейчас постоянно подвергается публичным оскорблениям, не исключены нападки со стороны СА: «Мы должны дождаться времени, когда снова будем зависеть от поэтического качества, а не от политического фанатизма».

* * *

Вечером Киша увозят из полицейской тюрьмы на Александерплац. Из отдельных камер тюремщики выводят еще около 20 заключенных, которых