и самой трудно было разобраться, почему она против замужества. Причин было много: и нелюбовь к жениху, и боязнь расстаться с девичьей свободой — последнее казалось ей особенно нестерпимо,— и еще множество других. Но главная из них, пожалуй, скептицизм, пустивший глубокие корни в ее душе. Она не питала никаких иллюзий насчет брака. Ей были чужды те наивные розовые мечты, которыми однажды расцветает сердце каждой девушки, как расцветает яблоня с наступлением весны. В душе Тацуэ девичьи грезы не дали ростков, но не только потому, что скепсис в вопросах брака был в какой-то мере болезнью века вообще. Семена романтических мечтаний засохли главным образом под влиянием окружающей среды. С детских лет Тацуэ наблюдала, как составлялись многие «блестящие партии» и праздновались пышные свадьбы. Но был ли хоть один из этих браков счастливым? Прежде всего перед глазами у нее был пример собственной матери, а затем госпожи Масуи. А ее бывшие школьные подруги? Почти все они теперь были замужем. Ни одной из них она не могла позавидовать. Ред-: кие исключения, правда, были. Некоторым удавалось выйти замуж по любви. И кое у кого были мужья, которые, может быть, и не вызывали вопроса: что она в нем хорошего нашла? Но любящим парам, как правило, жизнь отравляла бедность. А с бедностью Тацуэ тоже не смогла бы мириться. «Не будет хлеба, любовью сыт не будешь». Однако Тацуэ не понимала, что она еще не знает, что такое любовь, как не знает, насколько горек хлеб, орошенный слезами. Где же ей было понять, что девушки, выросшие в бедности и вдоволь нахлебавшиеся слез, стремились выйти замуж хотя бы потому, что это было избавление от жизни впроголодь. Ну а других покоряла любовь. Немало и таких женщин, которым любовь заменяют положение в обществе, богатство, громкое имя. Для Тацуэ это не было особой при-манкой, она и без того все имела. Для нее это было так же обыкновенно и привычно, как вода для рыбы, и, выйдя замуж за Инао, она лишь перешла бы из одного озера в другое.

В греческом мифе о Пандоре, первой женщине на земле, рассказывается, что после того, как она выпустила из ящика все человеческие бедствия, на дне его оставалась одна Надежда. Эта аллегория применима, пожалуй, и к женщинам, которые готовы выйти замуж без любви, без мечты. Загляните в опустошенную душу такой женщины, и на дне ее, в каком-нибудь уголке, вы скорее всего найдете одно чувственное любопытство. Отрицать это вряд ли смогла бы и Тацуэ. И у нее это не было тем неосознанным и по-своему целомудренным чувством, которое всегда волнует сердца юных девушек и незамужних женщин вообще. Объяснялось это не только ее ранним развитием и некоторой испорченностью. В общем-то она была не хуже других, но таков был дух времени. Невольно напрашивается сравнение с современными ослепительно яркими электрическими люстрами, изгнавшими из жилищ тот романтический полумрак, что создавали старинные светильники и ночные бумажные фонари. Сентиментальные средневековые романы, читаемые при втом неверном свете, будили в женщинах туманные и робкие мечты; теперь же все усложнилось и запуталось благодаря чтению современных романов. Их авторы, которые состязаются между собой в скрупулезности описаний не только состояния духа, но и плоти своих героев, толкают женщин на беспощадный самоанализ, не оставляющий в душе ни одного потаенного уголка. Прежние призрачные, бесплотные видения и смутные ощущения превращаются в реальные, материальные предметы. В реальные ощущения, способные волновать плоть и горячить кровь! Губы, руки и ноги, которые показываются на киноэкранах, женщины незаметно начинают ощущать как свои собственные губы, руки и ноги. Они начинают понимать непознанное. По крайней мере Тацуэ, кажется, мысленно знала все настолько хорошо, что вряд ли что-либо могло к этому прибавиться и после замужества. Но в действительности она еще ничего не познала и не особенно стремилась к этому, хотя искушение и подстерегало ее на каждом шагу.

Однажды Мидзобэ спросил ее, не желает ли она посмотреть одну запрещенную кинокартину эротического содержания. Фильм тайком привезли из Шанхая и собирались просматривать в одной избранной компании. «Что за глупец!» — возмутилась про себя Тацуэ. Неужели он не мог без дурацких предупреждений просто взять и сводить ее туда? И все же, опасаясь, как бы не пронюхали газетчики и не вышло скандала, она заставила рассказать ей подробнее об этой затее. Мидзобэ сказал, что все обставляется самым конфиденциальным образом. Картину покажут, разумеется, поздно вечером. Кто приглашен на просмотр — неизвестно, в зале еще до начала демонстрации фильма будет абсолютно темно, и никто из участников не увидит друг друга в лицо.

Дипломат Садзи был мужем ее покойной кузины, умершей от туберкулеза в каком-то швейцарском санатории. Она встречалась с ним то на танцах, то во время игры в гольф. Довольно часто он провожал ее домой. Галантный и внешне почтительный, он все время расставлял ей ловушки, смысл которых был достаточно ясен. Ему было уже под сорок, чувствовалось, что он успел одержать немало любовных побед, но в той дерзости и смелости, с какой он действовал, было своеобразное очарование. В последнее время этот фат — на сей счет Тацуэ не заблуждалась — внушал ей, что мужчины никогда не бывают верны женщинам и по-! этому женская верность просто смешна.

— Неужели вы до сих пор не знаете,— говорил он,— что все мужчины перед свадьбой устраивают мальчишники? Это прощание с молодостью, с холостяцкой жизнью, с неповторимой порой юности. А известно вам, что обычно творится на мальчишниках? Не думаю, что вы настолько наивны, чтобы предполагать, будто Инао откажет себе в подобном удовольствии. Почему у женщин нет такого обычая? Ей-богу, мне их жаль. Это несправедливо, во всяком случае несовременно. Знаете что, давайте-ка махнем с вами куда-нибудь... Никто ничего не узнает.

Зажимая ему рот своей розовой ладонью, Тацуэ возмущалась:

— Если вы сейчас же не замолчите, я с вами поссорюсь. Еще слово — я остановлю машину и дальше с вами не поеду.

Из-за этого человека у нее и произошла недавно размолвка с Инао. Хотя в душе Тацуэ была в достаточной мере испорчена, но в обычном смысле слова она была целомудренна и даже стыдлива. Ей, пожалуй, и самой трудно было бы ответить на вопрос, почему она так заботится о своей девичьей чистоте, но тем не менее она хранила ее. Возможно, это объяснялось прежде всего чрезвычайной брезгливостью и чувством собственного достоинства. Немалую роль тут играло и ее нежелание подражать другим. Царившая кругом распущенность подчас вызывала у